автомате продолжал играть, на кроватях в палате сидели и стояли, стояли в коридоре бойцы и медсестры… Женщины промакивали платками слезы, кто-то из мужчин тоже вытирал мокрые глаза…
Больше Сережка не пел…
На следующий день к нему подошел один из раненых:
— Сережа, у меня такое чувство, что ты там был… Вся песня правда, только… он не выжил.
— Кто не выжил? — не понял Сережка.
— Тот мальчик. Из песни…В июле 1942 года, когда Воронеж взяли немцы, мы находились в здании ВОГРЭСА, на левом берегу реки Воронеж, и увидели, что на правом берегу завязался бой. Слышались пулеметные очереди, разрывы гранат. Мы думали, что с врагом сражается какая-то группа наших бойцов и решили установить с ними связь… Мы не нашли никого из наших бойцов, но обнаружили большое число убитых фрицев перед воронкой от авиабомбы. А в самой воронке мы нашли погибшего паренька. Рядом с ним валялись разбитые автомат и пулемет. Ну… мы поняли, кто вел бой и уложил столько фашистов. На груди у мальчишки был пионерский галстук… Во внутреннем кармане я нашел у него вот это, залитое кровью письмо. Я хочу передать письмо его бабушке… — боец протянул «треугольник» Сережке.
Серый взял лист бумаги с пятнами засохшей крови, раскрыл и стал читать:
«Дорогая бабушка! Я очень тебя люблю и хочу сообщить, что по отношению к тебе я допустил две неправды. Первая — я делал вид, что не знал о гибели отца на фронте, а я об этом знал, так как слышал твой разговор с мамой. Вторая — я сказал тебе, что мама, моя любимая учительница, дядя шофер и другие уехали, эвакуировались. Нет, они не эвакуировались. Их уничтожили бомбы, сброшенные фашистскими самолетами. Только я уцелел, а не отстал от машины, как рассказал. Ты переживала, бабушка, когда я уходил из дома утром и возвращался только вечером. В эти дни я ничего плохого не делал. Я нашел пулемет и много патронов к нему. Я нашел и много гранат. Все это я отнес в воронку от вражеской авиабомбы. Сегодня, бабушка, я ухожу из дома, чтобы отомстить фашистам за погибшего отца, за погибших мать, мою любимую учительницу, дядю шофера и многих других воронежцев. Я не мог поступить иначе. Я — пионер. Должен отомстить врагу. Если я останусь жив, то расскажу тебе, бабушка, как отомстил. Если погибну, то, может, до тебя дойдет это письмо.
Твой внук Андрюша Санников.»
— Простите… я… Я не знал… я про себя пел… — признался Сережка.
На следующий день Серый сбежал на фронт.
А через год, следующей зимой, катаясь на санках, Толя Курышов неудачно упал и ударился головой о лед… И память вернулась! Он узнал свою маму, друзей, деревню, стал рассказывать о том, как был защитником Сталинграда, как сражался в «Доме Павлова»… Только ему никто не верил… Как ему верить, если у него с головой плохо, если он называл себя Алешей?
В поисках друзей.
Сережка «срулил» из госпиталя в конце декабря 1942 года. Куда идти у него не было никаких сомнений — в Сталинград, там искать куда отправилась 154 бригада морской пехоты и Илья. А, чем черт не шутит, может и Никитка уже там — Сережка верил, что Никита остался жив после бомбежки эшелона, Илья же был уверен в этом!
За неделю Серый «на перекладных» добрался до Ртищево, оттуда потратил еще три дня на путь к Саратову. Там повезло: в сторону Сталинграда по Волжской рокаде «Свияжск — Сталинград», которая была построена силами 5-й саперной армии, женщин, подростков, заключенных и даже немецких военнопленных за 6 месяцев, за пару дней, добрался в эшелоне с бойцами пополнения 120-й стрелковой дивизии 24 Армии.
— Народ! Глянь, старшина пополнение привел! — крикнул в теплушку стоящий у вагона молоденький боец. Из теплушки на зов появилось несколько солдат.
К вагону подошли старшина, лет 30–35, с почти буденовскими усами, и парнишка в шинельке не по размеру…
— Че орешь, малохольный? Сам-то, давно от мамкиной сиськи? Тоже мне, пополнение. Фрица-то, хоть видал? Не на картинке? То-то… Вояка…
— Да ладно, товарищ старшина, я чего? Я — ничего! — пошел на попятную. И тут же поддел. — А пацан что, танк подбил?
Молодой боец не ожидал, что за старшину ответит мальчишка, жестко, уверенно, так, что язвить и подкалывать больше никому не хотелось:
— И танк подбил, и немцев достаточно положил, и партизанил, и ранен был, а сейчас из госпиталя возвращаюсь в разведроту 154 морбригады. Еще вопросы есть? Сережка обвел глазами стоящих у теплушки и у приоткрытой двери.
— Хорош зубоскалить! И «калитку» закройте — не месяц май! — добавил старшина. — А то на вас дров не напасешься, одна слава — пополнение, нихрена не можете, а вот зубоскалить — это легко!
Эшелон добрался до Тишкино за два дня. После контузии и после госпиталя все бесило Сережку (хотя раньше, в 13 лет, доводилось несколько раз передислоцироваться с места на место): и вагон на 40 солдат, и «дырка» в полу, и чадящая буржуйка… Но особенно бесил и не давал спать постоянный, монотонный стук колес на стыках рельсов, этот «тудун — тудун, тудун — тудун», от которого можно было спастись только на остановках.
Прибыв Тишкино, старшина Иванов (самая обычная фамилия была у Петра Ивановича) с Серегой пошли в комендатуру.
Старшина стал узнавать, где находится его часть, кто может до нее «подбросить».
Проверив его документы, старший лейтенант поинтересовался:
— А что за парнишка с тобой, чего это он такой бледный? Больной? Документы на него есть?
— Из госпиталя он, своих догоняет…
— Эй, малец! — позвал Серого старший лейтенант. — Кто такой? Бегунок? Чем болеешь?
— Товарищ старший лейтенант, из госпиталя я, ранен был под Тингутой. Краснофлотец 154 бригады морской пехоты, Партизанов Сергей Алексеевич, а документов — нет.
— Партизанов — колоритная фамилия. Так… Документов — нет? И что мне с тобой делать? Старшина, а куда ты с ним собираешься дальше?
— Товарищ старший лейтенант, думаю с собой взять, в часть. Думаю, что не погонят, наш брат — из разведки…
— Принял. Так и запишу, что направлен в
