class="p1">– Почему вы все еще здесь, Дани? – мягко спросил он.
Она взглянула на него, хмуря брови, не понимая, что он имеет в виду, и он постарался ей пояснить:
– Почему вы живете с тетушками? Разве вам не хочется обзавестись своим домом? Вы красивы. Чарли не может оставаться единственным вашим мужчиной. Я уверен, что за ваше внимание боролись десятки достойных мужчин.
– Нет.
– Нет, не боролись? Или нет, вам не хочется обзавестись своим домом?
– Нет, не боролись. И мой дом здесь.
– И у вас никого нет? – настойчиво спросил он. Он просто не мог в это поверить.
– Я странная… и обычно не проявляю интереса к мужчинам. Судя по всему, это не самое удачное сочетание.
Он рассмеялся от удивления. Она сказала правду. Как же верно подмечено. Мужчинам нужно поощрение. Им нелегко даже с обычными женщинами. Но если прибавить к красоте еще и странность. то большинство мужчин сразу пойдут на попятный. Отчасти из уважения. Отчасти из самосохранения. Он снова рассмеялся, радуясь ее откровенности и трезвости ее оценки.
Дани изумленно уставилась на него, и он перестал смеяться.
– В чем дело? – спросил он.
– Я так и думала.
– О чем вы?
– Когда вы смеетесь, у вас совершенно меняется лицо. Словно солнце проглядывает сквозь облака или… или полено в камине занимается пламенем. Вжжух. – И она в такт словам взмахнула руками. – Прошу, улыбнитесь еще.
– Я не могу улыбаться по заказу.
– Конечно, можете. Я уверена, вы тысячу раз улыбались по заказу.
– Когда же?
– Когда играли какую-то роль… а вы их много сыграли. Майкл Лепито не раз улыбался Аль Капоне. Улыбка – это ведь отдельный язык.
Он хмуро глядел на нее.
– Вы говорили мне, что когда-то работали на Аль Капоне, – пояснила она.
– Да. Но я не припоминаю, чтобы говорил вам про Майкла Лепито, хотя, помнится, он был одной из тех пластмассовых обезьянок.
– Я касалась вашего костюма. Ваших… костюмов. Они прекрасны. Мой дед шил шелковые костюмы для Джона Рокфеллера, но ваши… ваши костюмы так хороши.
Он взглянул на свой шкаф. Он забыл закрыть дверцу, когда готовился ко сну.
Он откинулся на спинку стула, потер глаза.
– Я не пыталась за вами шпионить… честное слово.
Если бы кто-то другой любовался его дорогим костюмом, ничего страшного бы не случилось. Но это сделала Дани, и теперь ему казалось, что она тайком прочитала его дневник – хотя он нарочно не вел дневник.
– Что вы видели? – спросил он. – Лучше сразу расскажите мне обо всем.
– Можно мне снова на них посмотреть?
Он приглашающим жестом указал ей на шкаф:
– Сделайте одолжение.
Она бодро поднялась и широко распахнула шкаф. Сняла пиджак с вешалки и скользнула ладонями в рукава, так что он повис у нее на руках.
– Крой идеальный и цвет просто потрясающий, – восхищенно проговорила она. – Ничто не сравнится с шелком. Ничто в целом мире.
– Дани. – Ему не нужно было мнение профессиональной портнихи. Ему хотелось услышать провидицу и оценить масштабы ущерба. Он подошел к ней, встал рядом. – Расскажите мне.
Она помолчала, глядя прямо ему в глаза, но не видя его. Зрачки у нее расширились так, что голубой радужки почти не было видно. Карий глаз просто потемнел. Он впервые смотрел ей в лицо, впервые стоял так близко, когда она занималась своим колдовством. Мурашки поползли у него по коже.
– Вы велите себе спокойно сидеть и читать газету. Но на самом деле вы не читаете. Вы наблюдаете. Вы говорите себе, что пора перевернуть страницу. Есть прикрытия получше газеты. Они тоже за вами следят. Вам нужно вести себя естественно. И терпеливо. Вы так терпеливы. – Она замолчала, сглотнула. – Вам нравится этот костюм. В нем вы чувствуете себя в безопасности. Хорошая одежда на это способна. Она дарит ощущение безопасности. В ней мы заметны, но на самом деле невидимы. Это истинное волшебство. – Голос ее звучал мечтательно, словно она рассматривала картину в музее, описывала ее. – Пахнет типографской краской. – Она глубоко вдохнула. – И сигарами. Вы их по-настоящему любите. Считаете, что это лучшая часть вашей работы.
– Вы чувствуете запах воспоминаний? – ахнул он, не сдержавшись.
– Благодаря этому я так четко все вижу. А эти воспоминания… очень… четкие. Наверное, вы много раз сидели в своем костюме в этой гостинице, курили и читали газету.
– И в этом костюме, и в других. Что за гостиница?
Она несколько раз моргнула, задумавшись, а потом отдала ему пиджак:
– Это все, что я… сейчас вижу.
– Что вы имеете в виду?
– Я вижу только части. Фрагменты. Слои. Чем дольше я держу в руках ткань, тем меньше чувствую. Войдя в комнату, вы сразу чувствуете, как в ней пахнет, но чем дольше в ней остаетесь, тем меньше замечаете запах.
Он пристально посмотрел на нее. Он терпеть не мог, когда она делала совершенно разумные выводы на основе самых нелепых деталей. Он повесил пиджак обратно в шкаф.
– Костюм мне этого не подсказал, но я, кажется, знаю, где вы были. Об этом месте писали во всех газетах. Аль Капоне жил в гостинице «Лексингтон», – сказала она.
– Именно так.
– Расскажите мне об этом, – попросила она, словно ребенок, который просит рассказать ему сказку на ночь.
– Что ж, если вам этого хочется, – шумно выдохнув, согласился он.
Она мгновенно взобралась на его кровать и уселась, скрестив босые ноги, положив руки на колени. Он счел, что ему в таком случае надлежит сесть обратно на стул, но, откинувшись к спинке, понял, что не знает, с чего начать. Проще было сразу в этом признаться.
– Я не такой… хороший рассказчик… как вы.
– Почему вы начали работать на Аль Капоне? – спросила она, словно указывая ему путь.
– Думаю, потому, что я так выгляжу. – И он провел ладонью по своему лицу.
– Глаза у вас не ирландские.
– Да.
– И кожа тоже.
– Да. Я смуглый. У моего отца кожа на солнце краснела, а волосы побелели уже к сорока годам. Мне сейчас как раз сорок. – Он покачал головой, словно осознавая это. – Не будь у меня отцовского носа и упрямого подбородка, меня бы выгнали из дому еще раньше.
– Вас выгнали из дому?
– Нет. Но моя сестра Молли вечно так говорила. Я сам ушел. Записался в армию, когда мне исполнилось восемнадцать. Мать умерла, когда мне было двенадцать. После этого отец будто бы потерял всякий вкус к жизни. Молли была старшая, она всегда за мной приглядывала, но она и сама еще была ребенком. Так что армия меня выручила.
– А где теперь Молли?
– Разве моя одежда не поведала
