стали для меня самой светлой личностью. Может быть, потому, что вы — свежий для нас человек, отсюда и особое к вам внимание. А мне все равно! Соскучился, очень рад нашей встрече.
Жак пристроился к шагу Ивана Андреевича, часто взглядывал на него, улыбка сходила с лица.
— Под куполом, господин профессор, я тоже, как и вы, тосковал вначале. Хоть в петлю!
— Вам-то чего было... мучиться? — спросил Иван Андреевич. — Вы — добровольно.
— Конечно. А все же без тоски не обошлось. Особенно, как это ни странно покажется, по жене.
Они прошли центр, свернули на соседнюю улицу, будто по спирали уходили дальше и дальше от массивной округлой опоры, вытянувшейся от земли к самой высокой точке во всей выпуклости прозрачного купола.
— Я ведь тоже мог быть крупным ученым.
— Заленились? — с любопытством взглянул Иван Андреевич на Жака. — Или непосильную ношу взвалили на себя?
— Нет, господин профессор! Все проще. Любовь... Она может осчастливить и может убить. А уж в деле карьеры без любви вообще не обойтись. — Жак потирал руками, то и дело оглядывался, будто из-за любого дома могли появиться не очень-то желанные свидетели его откровенной беседы. — Я рано понял, господин профессор, непреложную истину: успех у женщин — это успех в жизни вообще.
— Позвольте усомниться.
— Хорошо, спорьте, но — потом. Я много думал об этом. Никто, даже вы, не поколеблет моего убеждения. — Жак достал расческу и на ходу причесался, потом растопыренными пальцами, как вибратором, сбил волосы в мягкие волны, как на рекламных картинках парикмахерских. — Вы не обращали внимания, господин профессор, на такую особенность? Важные ключевые точки в служебном аппарате чаще всего занимают если не красавцы, то, по крайней мере, мужчины с очень приличной внешностью. Не замечали? Напрасно. А вещь эта в жизни очень важна. Не берусь утверждать, что абсолютно все они не миновали запретного женского интима, прежде чем получить повышение по службе, но многие из них — наверняка! Большинство...
Иван Андреевич взглянул на кокетливую прическу Жака:
— Странные суждения у вас...
— Ничего необыкновенного, господин профессор! Школа жизни. Стал я врачом, давно это было. Цель будто бы достигнута. Но, естественно, уже захотелось большего, захотелось влиятельного положения в обществе. Я раскусил, в чем секрет... Был я не таким, как сейчас. Молодой, рослый, внешностью не обиженный... Да и опять же — врач. Женатый. Это очень важно для солидности в обществе. Моя клиентура помогала, люди в принципе очень болтливы... Я установил, от кого из наиболее близкого окружения что зависит. Депутатом хотелось быть. У нас, во Франции, это всегда в почете. Понимаете — депутат... Не обязательно самого высокого ранга, в Национальное собрание, скажем, попасть очень трудно. А все же... Я вас не утомил?
— Н-нет... Пока что нет... Странная исповедь, господин Жак.
— А чего скрывать? Я-то знаю: купол и дальше — ничего. А вам я почему-то верю... Трудное это дело — постоянно быть застегнутым на все пуговицы. Слышал я, что откровенные люди здоровее скрытных, завистливых... Так вот, наметил я цель и начал. Знаете ли, я был поражен. Началось без труда... Жены крупных магнатов, с солидным положением в обществе и — безотказно. Я не верил себе. Стал забрасывать удочку насчет своей карьеры. Клюет! Но уж больно откровенно многие из них лгали, все пытались выставить себя в лучшем свете. Оправдывались — жизнь будто бы не сложилась, потому они и пошли на такую связь со мною — отдушина у них... Собственных супругов ни во что ставили...
Жак увлекался подробностями, смеялся, вспоминая пикантные случаи. Лицо его ожило, помолодело, и он уже выглядел не исхудавшим, износившимся человеком, а мужчиной, полным сил и жизнерадостности.
— Долго так длилось... Не скучно было, черт подери! Но однажды напоролся... Опасно, оказывается, с чужими женами! Чего стоило замять скандалец! Тут уж о карьере не заикайся, тем более — о такой. Депутатов с подмоченной репутацией и без меня хватало...
Он причмокивал, по-свойски подмигивал Ивану Андреевичу, как сподвижнику. «Мельчает... Вначале казался не совсем уж таким... Не таким, как сейчас», — думал Иван Андреевич. Ему не хотелось слушать, и он терпел только потому, что поздно было прерывать: вначале не остановил эту болтовню, а теперь уж ни к чему.
— Вы осуждаете меня, господин профессор? Напра-а-сно‑о... У каждой медали, как известно, две стороны. Да, я изменял жене. Но именно после каждого случая измены у меня появлялась особая нежность к своей супруге. Сначала — чувство вины. Потом я понимал совершенно очевидное — она нисколько не хуже моей очередной любовницы. Затем вспыхивала самая настоящая любовь. Я рвался к своей жене, как в первые дни после свадьбы. Курьез, но это так: любовницы помогали мне любить свою жену, разжигали чувство. Если хотите, они укрепляли наши взаимоотношения с женой.
Жак дотронулся до бокового кармана пиджака, мечтательно протянул:
— Закурить бы-ы... Запрещено! Так вот, жена однажды узнала. Представляете, ничего не поняла, что я говорил ей о карьере, о любви к ней... Скандал! Тут встретился господин Гровс, я махнул на все рукой и подписал контракт. Заработаю много денег, думал, а с деньгами даже собственная жена будет покладистее... Надо поправить жизнь. Не поздно, как вы думаете, господин профессор?
— Кому как. В таких делах я плохой советчик.
— Надо бы начать кое-что заново, — вздохнул Жак. — Выбраться отсюда — такая задача. Вместе с вами! А это можно. Если эксперимент завершится успешно, никто не станет удерживать. Но, честно говоря, как специалист я — ноль, хорошо это понимаю. И еще... я вам сказал не все. Главная цель моей работы здесь — деньги. Получится с солдатом, я — состоятельный человек. Деньги откроют все двери. В этой ситуации моя судьба зависит от вас. Я говорю откровенно. Понимаю, могу показаться болтуном, авантюристом, кем угодно... Я открыл душу. Работа в научном Центре не прошла бесследно, я стал другим человеком. Вы же русский, а русские гуманны. Помогите! Возьмитесь за мой эксперимент с бедным солдатом, верните его и меня к настоящей, нормальной жизни! — Жак умоляюще заглядывал в глаза профессора.
— Вон, оказывается, в чем дело! — поморщился Иван Андреевич. — Господин Сенье, я бы помог вам. Но теперь — не могу. Вы знаете, как руководство Центра обошлось со мной. В этих условиях ни о какой моей работе здесь не может быть и речи. — Иван Андреевич раскланялся.
Жак остался у закрытого подъезда недалеко от
