песне папы Джулии рассказывается реальная история, из его жизни. А от таких историй, Чарли, остаются шрамы. Прежним уже не станешь. Жертва превращается в хищника… Я по своему опыту знаю… Скажи правду, — добавила она серьезно, причем уже в девятый раз, — он до твоей пи-си дотрагивался?
— Нет, мам. — Чарли осторожно попятился, пока не вышел из хорошо освещенного кабинета в темноватую прихожую.
После этого он отправился к маме Салли.
Мы должны за них вступиться. Они ни в чем не виноваты, — сказал он.
Салли, образец практичности, подняла голову от бумаг. Она безвылазно сидела у себя в кабинете, принтер так и пел, выплевывая очередной проект землепользования. Салли была юристом по земельным контрактам, Чарли видел ее этак полчаса в день. Но при этом любил. Будь они даже чужими, он бы все равно к ней потянулся, а она — к нему, причем Чарли понимал, что она чувствует то же самое. Вряд ли это была любовь. Скорее счастливая случайность, когда между двумя людьми существует полное взаимопонимание.
— Это не твоя проблема. Если они ничего плохого не сделали, никто не станет их преследовать. Через полгода об этом вообще забудут. Даже Рея Шредер не станет столько времени держать камень за пазухой, зная, что сама виновата.
— Но в них кирпичом кинула!
— Полиция все утро ищет виноватых. Мама Марджи знает, как поступать. Уж ты мне поверь. Не таким, как мы, пытаться оспаривать подобные обвинения.
* * *
Дейв Гаррисон собрал волю в кулак и решил поговорить и с мамой, и с папой. Ничего хорошего он от этого не ждал. Они действительно разделили дом черным фломастером.
Начал он с папы, Тима, который уже давным-давно не работал. То у него кружилась голова, то что-то болело. Еще он простужался, температурил. Нездоровилось ему так давно, что теперь он всего боялся. Боялся общественных мест, жарких дней, людей с кашлем или простудой. А сильнее всего боялся провала — боялся, что там можно заразиться раком. Врачи и мама Дейва называли это ипохондрией. Верить в его жалобы они перестали уже давно, поэтому он переключился на гипнотизеров, толкователей ауры и мошенников, которые обещали его вылечить, но всегда обманывали. Дейв не думал, что это ипохондрия. Папаня действительно был болен. И, десять лет прожив в одном теле с врагом, которого не изгонишь, он просто пал духом.
— Все это вообще уже ни в какие ворота, — сказал Дейв.
Они сидели в маленькой комнатке, где стоял старый диван с водонепроницаемой обивкой — набитый химией, которую с тех пор запретили в сорока штатах. Папа натащил битума на башмаках.
Пол весь измазан липкой жижей. Она расползлась по всей улице.
Тим, лениво выпятив губы, лежал на диване. Телевизор показывал единственный канал — местные новости. Сквозь помехи прорывалась история про возможную причастность педофила к гибели Шелли с Мейпл-стрит: согласно некоторым источникам, это бывший рок-музыкант Арло Уайлд. Мелькнули кадры дома Уайлдов, потом провала. Давать комментарии согласилась одна только Рея Шредер. «Я ничего не могу вам сказать наверняка, — заявила она, фанатично сверкая глазами. — Но Шелли никогда не пошла бы в этот парк сама, она явно от кого-то убегала».
— А кирпич бросил Фрицик Шредер, да? — спросил Дейв. — Ты там был?
Лицо у Тима опухло от китайских трав, которые ему прописал народный целитель. Пахло от Тима цветком сливы.
— Папа, ну я ж сказал тебе, что это все вранье. Ты чего вообще?
Тим наконец открыл глаза: зеленые лампочки, устремленные в пустоту, в уголках — комки блестящего битума.
— Ты не понимаешь, какое зло может совершить человек, — ответил он. — Я пытаюсь тебя защитить.
— Пап, ты там был вчера? Помогал им кинуть кирпич?
— А ты лишнего не болтай. Представь, что будет, если меня посадят.
Дейв представил. Без одного из родителей жизнь его станет гораздо проще. Дом опять будет целым.
Тим прочел его мысли.
— Весь дом будет твой, но вы с Адамом останетесь с ней наедине. Без всякого буфера.
После этого Дейв пошел к матери. Джейн была реальной главой семьи: оплачивала счета, покупала продукты, определяла границы. Когда Тим заболел, она искренне горевала. Засыпала в слезах и все такое. Потом слезы иссякли. А с ними и сострадание. И не только сострадание к Тиму.
Джейн собирала волосы в свободный узел, носила изящные цветастые блузки, говорила тихо — она была директором детского сада «Хилкок». Постоянно читала книги по психологии младшего возраста, получила научную степень по дошкольному образованию. Если просто разговаривать с Джейн, настоящую ни за что не увидишь: она лишь воспроизводит параграфы из учебника о том, как выражать сочувствие.
Джейн он обнаружил в родительской спальне.
Что за хрень: они даже кровать поделили. Иногда, не поступаясь ни сантиметром, спали в ней оба.
Свою сторону она застелила и сидела на ней, вокруг были аккуратно разложены бумаги. Джейн все содержала в чистоте и порядке. Никакого битума. Или крошек.
— Нужно пойти в полицию, а то еще кого-нибудь покалечат.
Из узла у нее на голове выбивались волнистые пряди. Она просматривала списки на будущий год.
— Думаешь, нужно пойти в полицию?
— Да. Потому что это неправда. Вся история про мистера Уайлда. Вранье. А все делают вид, что правда. Мы вообще не знаем, может, Шелли жива. Ты ходила на службу, а сама не знаешь, как все на самом деле.
— Ты считаешь, что мистер Уайлд невиновен?
— Я тебе это уже говорил. Причем много раз.
Тот же невозмутимый голос. Вот только на деле вовсе она не была невозмутимой. Это она поделила дом фломастером. Линия тянулась до самой кухни и кухню членила на две части — у каждого свой шкаф. Ему микроволновку, ей плиту. В суд они сходили только раз. Юристы сказали: дело затянется на долгие годы, если она не подпишет согласие отдать ему половину всего, включая ее колоссальное наследство: он ведь по состоянию здоровья не может работать. Ее это не устраивало. Она лишь подправляла линию, стоило фломастеру размазаться. Воспользовалась специальным интернет-приложением, чтобы провести ее безупречно прямо.
— Ты хочешь ему помочь, потому что боишься, что в противном случае он тебя обидит?
— Да нет, мам. Ты меня не слушаешь.
— Заинька, ты уже два раза сказал, что я тебя не слушаю. А я слушаю. С чего ты взял, что я не слушаю?
От отчаяния у Дейва по лицу покатились слезы. Она умела его доводить. Она — и больше никто. Поэтому-то он и разговаривал с ней только тогда, когда ситуация делалась ну уж совсем безвыходной.
— Мам. Ну
