там ищешь, – донеслось из-за прилавка.
Я выпрямился. Она даже не взглянула, продолжая отсыпать чайную стружку в керамический чайник. Я прошёл обратно. Развернувшись, она посмотрела мне прямо в глаза.
– То, что мне нужно, у тебя в кармане.
Моя рука скользнула в мокрые брюки и достала содержимое.
Она за мной наблюдала всё то время, что я мок на крыльце. Таешь, когда таких людей, как она, встречаешь. Мятежная душа, штучный товар – говорил дед про них. Знаете, когда вроде бы неглупый человек, способный, в общем-то, учиться и работать, вместо этого бежал куда-то и танцевал, наплевав на правила.
Я вошёл за прилавок, в запрещённую для меня зону. Что я научился хорошо делать за свою жизнь – так это танцевать и обнимать. Обнял страстно. Целовал бессознательно и жадно. От стены, куда мы навалились, отлетела полка, на головы и плечи градом посыпались конфеты. Победный свист чайника звучал настырно и заглушал наши дыхания. Небесная батарея частила с залпами, заглушала разум, разжигая кровь. Тело, мокрое от дождя, вспотело и согрелось.
Мы легли на пол. Узкая рука в порошке сахарной пудры, что на нас опрокинулась, потянулась и отключила конфорку. В этом не было нужды, кипящая вода уже залила плиту и потушила огонь. По пути обратно рука Джульетты подняла раздавленный кекс – из него текла ирисовая начинка – и отправила в мой рот. За это время мы не проронили ни слова. Мы знали, что так не будет продолжаться вечно, поэтому хранили в молчаливом согласии каждый момент.
Непогода только сильнее разыгрывалась. Крохотное помещение уменьшилось до шалашика одного из трёх поросят. Злой ветер, как старый распутник, казалось, вот-вот сорвёт над нами крышу и откроет нас всему миру.
Пока я об этом думал, Джульетта, прижимаясь к моей груди, спросила:
– Его правда пронзили в пах?
Я нащупал на полу сигареты и открыл пачку. Одна в самой середине промокла лишь наполовину. Я оторвал сырую часть и поцарапал спичкой бочок отсыревшего коробка.
– Чистая правда.
– Ты с ума сошёл? Здесь нельзя курить!
– Где это написано?
Она присела, отвернув голову.
– Огонь найдётся?
– Хозяйка убьёт тебя, – Джульетта взяла коробок со стола. – И меня выгонит.
Я затянулся и прилёг обратно, закинув руку за голову.
– Я ей скажу, что мы женимся, и она сразу оттает.
– Дурак! Ты на мне не женишься.
– Нет, это ты за меня не выйдешь.
– Ты в этом уверен?
– Я ж не такой дурак, чтоб делать предложение и знать, что ты согласишься.
Она опешила. Впервые я такой её видел.
– Из молодых да ранний, – она взяла сигарету из моей руки и прислонила к губам.
– Я не хочу, чтобы в тебя пальцем тыкали. Представляешь, что говорить будут? «Она была замужем за вечно юным жиголо», – усмехнулся я.
– Мне нет дела. Важно то, что ты меня можешь согреть.
– Но только как снег землю. Ты же знаешь, что снег тает и исчезает. Скользкий я тип.
– Нет, как раз не скользкий. Ты просто несчастный.
Я негромко вздохнул и задержал на минуту дыхание. Придя в себя, спросил:
– А кого мы пригласим на свадьбу? Я наверняка целовал всех твоих подруг.
– А вот тут ты неправ, – сказала она, потянув из оставшегося окурка. – Хищники друзей не имеют, потому что при первом же голоде сожрут друг друга.
– Ну какая же ты хищница? – Я присел и забрал последнюю затяжку себе. – В тебе сидит дикая непокорность, она лишь нуждается в укротителе. А хищники, они ж по природе другие. Им нужно урвать чужое.
Вдруг Джульетта повернула ко мне голову и буквально впилась в меня своими медными звериными глазами.
– Так ты способен укротить меня или я пытаюсь урвать чужое?
Я стойко выдержал этот взгляд. Выходило, что укротить я всё же мог, но вот был ли я чужим? Ведь я сам никому не хотел принадлежать. Отношения укротителя и животного подразумевают абсолютную моногамию.
– Оба мы с тобой дикие. На нашем кладбище всегда будет одиноко, – сказал я, уже не глядя на неё.
Я чувствовал, что раню её. А она понимала, что я был прав. Люди не меняются. Вдвоём мы будем несчастны. Я потянулся за ещё мокрой рубахой и равнодушно принялся расправлять её.
– Чёрт! – прошипел я. – Опять пуговицы нет.
Джульетта нашла среди конфет отлетевшую пуговку. Она поднялась и достала из ящика сумочку. Проворная женская смекалка позаботилась о наличии катушки ниток и иглы. Вооружившись, Джульетта присела ко мне.
– Поцелуй меня. И долго не отпускай.
Мне бы хотелось того.
– А ты воткнёшь мне в сердце иглу? – уточнил я.
Но вместо иглы меня пронзила внезапная мысль.
– Пришивают только на покойниках. Мама говорила.
– Ну ты даёшь!
– А покойники не целуются.
Я положил ладонь на её бледную щёку.
– Да ещё так хорошо, – я оставил последнее слово за собой и тут же прильнул к её губам.
Это был долгий, в несколько минут, поцелуй. Когда я, довольный, оторвался, Джульетта моя спокойно кинула:
– Готово.
Я взглянул на рубашку – все пуговицы были в строю.
– Виртуозно! – объявил я.
– Что, даже после этого не женишься?
Наши взгляды зацепились и какое-то время не расцеплялись.
– Бог сделал тебя красивой. А я сделаю тебя несчастной, – изрёк я.
Большего не мог ей обещать.
Джульетта встала, как гейша, ловко и женственно, только без одежды. Отвернувшись, наверняка стыдясь меня теперь, она подобрала густые струящиеся волосы и заплела их в косу. Мне открылась гибкая линия позвоночника и силуэт бёдер.
Сколько жить этой красоте? Смог бы я полюбить её душу так же, как любил её тело? Наверное, если я задаю эти вопросы сейчас, то мне как человеку грош цена. Я не умею любить кого-то, кроме себя. Вот и Тео не умел. Так с чего же к нему такие претензии могли возникнуть, если даже мне, не самому конченому представителю мужского племени, не удавалось нащупать в себе любовь. У нас с Тео только степень бессовестности разнилась, но как ни называй, а суть в нас была одна – оба родились дикарями-одиночками.
Я опустился обратно на пол. Из одежды на мне по-прежнему была только одна рубашка, и та лишь накинута на плечи. Я скомкал её, подложил под голову, растянувшись на узком пространстве за прилавком, и не собирался отчаливать. За окном горела пеларгония, по навесу и земле лихо барабанил дождь.
Джульетта, не поворачиваясь, глубоко вздохнула.
– Как будто у Шивон этой всё по-другому.
– Что ты имеешь в виду? – нахмурился я.
– Да так. Девочки болтали.
– Что конкретно?
– Говорили – наивное создание. Мечтала
