Он помнил эти имена, засыпая, сквозь дрожь стиснутого холодом тела. Он помнил их, судорожно просыпаясь от грохота близкой лавины. Неустанно повторял, сбивая в кровь ноги острыми гранями валунов. Бормотал шепотом в краткие минуты отдыха, мучаясь от боли в воспаленном рубце. Даже когда Старик, рыча от ярости, сшибал над его головой валуны, он повторял их – снова, снова и снова, пока они не превратились в подобие сложного и бессмысленного заклинания.
Алафрид.
Лаубер.
Гунтерих.
Клеф.
Леодегарий.
Теодорик.
Герард.
Ему не потребуется много времени для того, чтоб сформулировать обвинение, когда начнется суд. Потому что суд он будет проводить не так, как заведено традициями. Не будет ни чопорных судей в париках, ни защитников и писарей, не будет глазеющих зевак и глашатаев. Зато будет обвинитель, он же судья, палач и единственный зритель.
Часть пятая
Семь человек, семь имен, жгущих его изнутри, точно святая вода одержимого бесами.
Семь раскаленных гвоздей, пригвоздивших его к кресту.
Семь смертных грехов, каждый из которых обрел свое собственное лицо.
Он перебирал эти имена, осторожно и терпеливо, точно четки. Подолгу останавливаясь на каждом имени, вспоминая, как оно звучит, и пробуя на вкус, точно хорошее вино.
Алафрид. Первое имя, открывающее его список.
Алафрид, герцог де Гиеннь, императорский сенешаль. Теперь уже не было сомнений, он с самого начала был частью этой истории. Спусковым механизмом, запустившим поток необратимых событий. Человек, которого отец считал своим преданным другом и боевым товарищем, а сам Гримберт – мудрым наставником и большим знатоком человеческих душ. Теперь уже ясно, все, что прежде составляло Алафрида, давно выгнило до последней клетки эпителия, оставив на его месте лишь сложную человекоподобную машину, чья нервная система давно срослась и сплавилась с огромной нервной системой империи. Дядюшки Алафрида, которому он собирался подарить безболезненную и легкую смерть в память о прошлом, более не существовало. А то, что существовало…
«Император устал», – сказал Алафрид со значением в тот памятный вечер в походном шатре после военного совета. Теперь уже ясно, что он имел в виду на самом деле. «Император устал от тебя, Туринский Паук. От твоих интриг, от твоих хитростей, от твоего напора. Он чувствует, как ты оплетаешь своей паутиной его вассалов. И пусть расстояние от Турина до Аахена длиной почти в тысячу километров, в том горшке, что покоится на плечах его величества, сохранилось достаточно не превратившегося в серую слизь мозгового вещества, чтобы понимать – однажды ты станешь для него большой, большой проблемой…»
Все было спланировано с самого начала. Лаубер с его планом штурма, чертовы квады, будто случайно оказавшиеся под Арборией, помехи в радиоэфире… Кичащийся своей хитростью паук не сразу сообразил, что его с самого начала вели на нитке, завлекая в нужную сторону. И поймали, как ловят в выпаде не очень искушенного фехтовальщика, на миг позабывшего про защиту.
Ловко, дядюшка Алафрид. Очень ловко. Уверен, мы с тобой проведем много приятных минут, вспоминая все детали и подробности этой истории, как только ты окажешься у меня в руках. Как и полагается старым приятелям…
Лаубер. Это имя даже необязательно было произносить вслух, одно лишь мысленное упоминание его злым электрическим импульсом впивалось в его позвоночник, проходя по всему телу. Лаубер, граф Женевский. Долгое время он убеждал себя в том, что триумф Лаубера рожден цепью роковых совпадений, всего лишь досадным стечением обстоятельств, которыми тот не управлял. Но…
Все было просчитано. Он понял это гораздо позже, уже утратив благословенный дар зрения. Может, потому, что в его распоряжении вдруг оказалось больше времени, чем бывало когда-либо прежде. А может… Гримберт мысленно улыбнулся. Может, именно зрение прежде мешало ему найти недостатки в собственном плане, том самом, что превратился в пепел посреди Арбории вместе со многими рыцарями его знамени.
Сейчас он уже отчетливо видел это – план не был идеален. Он лишь казался монолитным, незыблемым, нерушимым, титаническим сооружением, чьи детали пригнаны друг к другу без малейшего зазора. Теперь уже ясно, зазоры были. Крошечные, иные с волос толщиной, но этого вполне хватило графу Женевскому.
Лаубер, старая хитрая змея… Он позволил Туринскому Пауку плести свою паутину, одновременно с этим разыгрывая собственную игру. Игру беззвучную, аккуратную, устроенную так ловко, точно вел ее не человек, а холодный разум машины, не способный ни отклониться в сторону, ни пренебречь погрешностями. Невероятно ловкая работа, истинный объем и сложность которой он понял гораздо позже.
Шпионы, которых он рассылал, были перекуплены или мгновенно убраны с доски. Люди, которым он отвел роли в заговоре против Лаубера, оказались перевербованы, причем зачастую с умопомрачительной ловкостью. Улики, кропотливо созданные им, чтобы быть обнаруженными в нужный момент, растаяли без следа, зато возникли другие, недвусмысленно демонстрирующие, что катастрофа под Арборией – не просто цепь трагических совпадений, но злой умысел. Его, Гримберта Туринского, умысел. Даже играй Алафрид на его стороне, ему все равно не удалось бы выставить дело в ином свете. Ловко, господин граф, чертовски ловко…
Он знал, что Лаубер – опытный интриган, сам сведший в могилу бесчисленное множество недругов и недоброжелателей, но в этот раз он превзошел самого дьявола в расчетливости. Все это было похоже на осадную науку. В то время как осаждающие войска ведут под крепостные стены замаскированные сапы, чтобы в нужный момент взорвать под ними бомбу, осажденные ведут им навстречу свои собственные ходы, именующиеся контрштреками. Изматывающая и долгая подземная война, которая может тянуться месяцами. По большому счету и осаждающие, и осаждаемые соревнуются в выдержке и крепости нервов. Кто взорвет свою бомбу раньше? У кого хватит терпения дождаться нужного момента, превратив вражеских саперов в прилипшие к камню клочья ткани и волос?..
В этой науке Лаубер обошел его. Оказался выдержаннее, хладнокровнее, осторожнее. Вместо того чтобы действовать навстречу, он все это время вел свою собственную игру, незаметно перехватывая его ходы и украдкой переставляя фишки на столе, точно ловкий шулер за игорным столом. Он намеренно позволил Гримберту вести свой штрек к крепостной стене, не зная, что у бомбы за его пазухой уже горит фитиль…
– Слезы… – задумчиво произнес граф Лаубер. – Как это… интересно. Словно ваши глаза, дорогой Гримберт, изливают из себя то, что им не суждено потратить. Или то, от чего они не могли избавиться на протяжении многих лет…
«Мы встретимся еще раз, граф, – пообещал ему мысленно Гримберт, ощущая, как невольно сводит судорогой пальцы. – Но в этот раз уже не будет никаких соревнований в хитрости. Все будет проще и… дольше. А еще мне определенно не хватит одного только ланцета…»
Гунтерих. Это имя шло третьим по списку, но иногда, повинуясь неведомым течениям памяти, выскальзывало первым.
