– Ты позволил ему уйти, – тихо сказал Гримберт.
– Да, мессир. Позволил. Обрек себя на восемь лет беспокойства и голода, когда все заказчики сторонились Берхарда Однорукого. Когда считали, что он размяк и больше не годится в проводники. Я ждал восемь долгих лет и дождался. Конечно же, я не случайно встретил его в Арджентере. Все это было устроено. И не случайно был единственным проводником, согласившимся вести его в Альбы. С прочими-то я договорился, обещая одним серебро, а другим, упрямым, сталь. Не случайно надоумил его прихватить с собой ребенка.
– Черт… – пробормотал Гримберт. – Черт, черт, черт… У тебя воистину каменная выдержка, Берхард. Как у чертовой горгульи на монастырской стене.
– Дальше все было еще проще. Не так уж сложно вывести из строя двигатель самоходной повозки или устроить так, чтоб телега рухнула в пропасть. Так же, как несложно сломать генератор или поджечь шатер. Делая вид, будто ищу нужную дорогу, я нарочно завел остатки каравана в самую глухую часть Альб, где не было ни троп, ни ориентиров. Это не горы играли со мной, все это время я играл с Лантахарием. И я же, когда пришло время, вложил нож в его обмороженные руки. Вот и все.
Гримберт попытался согреть дыханием озябшие руки. Кажется, Старик уже начал уставать от собственной ярости – ветер снаружи все еще ревел, но сейчас в его рыке ощущалось что-то сродни разочарованию. Он уже не метал каменные валуны, заставляя их врезаться друг в друга, не терзал своими страшными лапами снег у них над головами.
– Он… умер? Лантахарий?
Он услышал легкий хруст костей – должно быть, Берхард пожал плечами.
– Не знаю. Наверно. Я оставил его там, над телом своего сына. Мне казалось, ему о многом еще предстоит подумать, прежде чем Альбы сделают его своей частью. Я вернулся домой. По дороге я сделал немало тайников, пряча там еду и топливо, мне хватило их, чтобы добраться до Бра. Но с тех пор я никогда не водил караванов. Слишком хлопотно в моем возрасте, знаешь ли. С мелкими контрабандистами куда проще.
«Ублюдок, – подумал Гримберт. – Хладнокровный чертовски выдержанный ублюдок. С такими опаснее всего иметь дело, в каком бы качестве ни приходилось вовлекать их в свои планы». Он всегда избавлялся от таких. Задолго до того, как у них появлялся шанс сделаться опасными.
– Ты и меня так бросишь, если что? – спросил он, силясь усмехнуться. – В снегу, с одним лишь ножом?
Берхард закряхтел, переворачиваясь на другой бок.
– Обязательно оставлю, мессир. Если ты вдруг захочешь меня обмануть со сделкой. А ты хочешь меня обмануть?
– Нет, – Гримберт облизнул губы, и так схваченные тонкой коркой инея. – Сделка была честной. Ты получишь все, что причитается, когда доведешь меня до Бледного Пальца.
– И баронский герб?
– И баронский герб, Берхард.
– Вот и отлично. Раз совесть твоя чиста, значит, будешь крепко спать. Да и мне пора, пожалуй. Чуешь? Старик уже не ревет, но успокоится еще не скоро. Часа два-три у нас в запасе всяко есть. Ну, добрых снов, мессир.
* * *
Альбы не убили их, хотя для этого у них были тысячи возможностей. Может, их забавляли две настырные букашки, ползущие по бескрайнему пространству одна за другой, а может, Альбы были столь огромным существом, что утратили за много веков способность мыслить, дарованную всякому существу. Как бы то ни было, на восьмой день Берхард, разводя костер, произнес:
– Если нас не перехватит восточный шквал в низине, скоро минуем Сырое Поле.
– Что это значит? – устало спросил Гримберт.
Он так и не научился разбираться в здешних топонимах. Звучащие на отвратительном здешнем наречии, сплошь колючие и острые, как сами Альбы, они не задерживались в памяти, тем более что Гримберту зачастую было не с чем их ассоциировать, чтобы толком запомнить. Он помнил отвратительную ледяную крупу на Пушечном перевале – она и в самом деле била в лицо с такой силой, будто невидимые орудия палили по ним картечью. Он помнил омерзительные, отдающие тухлятиной, испарения Райской Долины – несмотря на обвязанный тряпьем рот, он наглотался их достаточно, чтобы весь следующий день мучиться судорогами и тошнотой. Он помнил коварные осыпи Красного Холма, которые дважды едва не свели его в могилу – спасибо клюке, которой он вовремя успевал зацепиться, и подоспевшему Берхарду.
Но большая часть здешних названий так и не обрела для него смысла. Точно люди, чьих лиц он никогда не видел, они скользили мимо него нескончаемой вереницей, не вызывая ни интереса, ни прочих чувств.
Скавярня или Каменная Часовня?
Лимфатическое Ущелье или Молодой Хрущ?
Чертячий Отрог или Хлоровый Ледник?
– Что это значит?
– Да ни черта не значит, мессир. Если к ночи на нас не напустится восточный шквал и не замедлит нам путь, завтрема выйдем к Бледному Пальцу.
Гримберт, дышавший в скрюченные от холода пальцы, был столь выжат, что ощутил лишь бледную тень радости. Альбы высосали из него куда больше сил, чем он думал.
Завтра. Еще один день в проклятых горах.
– Отлично, господин барон. Вы заслужили свою плату.
Берхард сухо усмехнулся.
– Я заслужил ее по меньшей мере трижды. Знаешь, мне стоило немалого труда сохранить твою жизнь все эти дни. Не будь меня, Альбы проглотили бы тебя, даже не заметив.
– Я все еще держусь на ногах, как видишь.
– Пока еще держишься, – безразлично заметил Берхард. – Но я вижу, что сил в тебе почти не осталось. Всего восемь дней, а ты уже похож на тень от прошлого воскресенья, а отощал так, что даже снег почти не проминаешь. Может, ты и дойдешь до Бледного Пальца, да только издохнешь там, смекаешь? Обратного пути тебе нипочем не выдержать.
Гримберт стиснул зубы, отчего те хрустнули, словно вмороженные в челюсть ледышки, готовые расколоться пополам.
Та сила, которая вела его сквозь Альбы к Бледному Пальцу, была силой ненависти. И он не опустошил баки, напротив, ее запасы лишь росли изо дня в день. В какой-то момент ему даже показалось, что он может вечно идти так, окруженный глухой темнотой, не замечая ни голода, ни лютого мороза, ни бритвенно-острых камней под ногами. Ведомый этой силой, точно рыцарский доспех, черпающий энергию в обжигающем жаре атомного распада.
Гримберт придвинулся к костру, чтоб шипящее пламя выгнало из скрюченных пальцев холод. «Дайте мне встать на ноги, – подумал он, с удовольствием ощущая, как теплота огня распространяется по онемевшим рукам. – И я покажу вам, сколько боли может вместить человеческое тело. Когда вы попадете мне в руки, то позавидуете святым великомученикам!»
На память вновь пришла молитва из семи слов, помогавшая ему идти сквозь снежный буран наперекор хлещущим плетям ветра. Терпеть голод, жажду и смертельную, за пределами человеческих сил, усталость.
Семь слов. Семь имен.
