ячейкой…
Пятидесятников упомянул товарищ Волин, ходячая энциклопедия. Не зря ведь, не ради красного словца. Значит, были основания, только вот какие? До Акимова, как и до всех прочих, доходили байки о том, что творят разные темные личности, но он был уверен, что это где-то там, в глуши, на окраинах бывшей империи, а никак не столицы.
Об этом, ворча и плюясь, говорил и Иван Саныч, когда их обоих, поруганных и оплеванных, отпустили зализывать душевные раны:
– Что пристал к попу, одноглазый клещ. Не сибирский хутор у нас, где сплошные староверы и фанатики-изабверы. У нас все переписаны, проверены-перепроверены, если уж назначили, то с самого верха одобрены кандидатуры. Подпольщик, после отсидки, надежный человек. Нечего и тень наводить.
– Кто это? – проснулся Акимов.
– Где?
– Изабверы.
– Которые мучают всех и распинают, – раздраженно пояснил Саныч.
– Изуверы, – машинально поправил Сергей.
– Кто?
– Эти, которые мучают и распинают.
Остапчук внезапно взорвался:
– Умный самый? Образованный? Ученый! Коли такие все головастые, то что служите на окраине – валите прямо на Петровку, ждут вас там! Ей-богу, ухожу. Моченьки нет.
И, круто прибавив ходу, бросил сослуживца посреди дороги. Уже метрах в ста повернулся и мстительно крикнул:
– Падчерицу свою поучи! Ремнем! Подолом метет, щечки надувает, а ярую церковницу в рядах проворонила!
И он скрылся во мгле.
Глава 15
Акимов плелся домой, ощущая, как от непривычного велокросса с ускоренным верчением педалей постепенно отнимаются ноги, прямо от пояса. Спохватился, что обед не успел приготовить, но, как выяснилось, зря беспокоился: на кухне ранее упомянутая падчерица весело, споро чистила рыбу, чему ее Колька Пожарский обучил. Из этой парочки талант педагогический скорее у парня – вон как наяривает Ольга, ни чешуйки мимо мусора не пролетает.
Увидев любимого отчима, Гладкова отсалютовала ножиком.
– Добрый вечер, – сдержанно отозвался Сергей.
– Добрый, добрый. Вот, забыла, что обещала почистить. Смотрите какая, – и подняла выпотрошенную тушку.
– Не надо, – натолкнувшись на томный, полный укоризны рыбий взгляд, Акимов отвернулся. Сейчас все, связанное с водой, вызывало отторжение, даже вот, чай в стакане.
– Как я вас понимаю, Сергей Палыч, – заверила Оля, продолжая орудовать ножом, – сама дней пять назад такого страха в озере натерпелась – жуть.
Акимов сначала не понял, потом насторожился, далее – удивился, и весьма:
– Каком озере? Что случилось?
– Да, ерунда, – легкомысленно отмахнулась она, и отчим с трудом подавил желание немедленно воспользоваться советом Остапчука, насчет ремнем поучить, – в озеро полезла поплавать, с того берега, где кладбище, – так ногу свело, что чуть не потонула. Показалось даже, что утопленник схватил.
– Расскажи, – попросил Сергей, стараясь говорить спокойно.
– Ну, я захожу в воду, думала на остров махнуть…
– Это где Колька и Пельмень удили?
– Да, с вечера пятницы пошли. Накануне мы с Колькой…
– Знаю, знаю. Повздорили. Валяй дальше.
– Вижу – вон они, костер жгут. Я и поплыла. Надо было сначала водой обтереться, студеная же пока, а я сразу – ну вот и прихватило, наверное, на ключе ногу. Верите ли, – Ольга сделала круглые глаза, – как будто холодной рукой кто схватил.
– Примерно не вспомнишь, как далеко от берега было?
Оля задумалась послушно, но признала, что не приметила.
– Ну сто, двести?
– Не знаю, Сергей Палыч. Колька помог выбраться, я уж на берегу опомнилась, а там Андрюха подоспел на плоту. А Колька говорит: показалось тебе.
Акимов благодушно заверил:
– Прав Колька. Утопленники – они стоймя, носом кверху, не стоят, на дно ложатся, потом всплывают.
– А если к ногам что-то привязано? – тотчас возразила она. – Это как, возможно?
Сергей через силу ухмыльнулся:
– Оля, так никто, кроме тебя, ничего не видел?
– Нет, – сокрушенно признала девушка.
– Так, а может, у тебя просто воображение, жажда приключений. Неужто скучно живется?
Она немедленно надулась:
– И вы туда же!
– Да на здоровье, – разрешил отчим и тут же перевел разговор на другое: – Оля, сегодня был очень неприятный разговор… насчет этой вашей Зои Брусникиной.
– Все насчет нее твердят!.. – с зубовным скрежетом начала она.
Акимов попробовал было призвать к разуму:
– Ты погоди шуметь-то. – Да, это было все одно что затыкать пальцем пробоину в подводной лодке, но если излагать дело очень быстро, то, возможно, удастся закончить мысль.
– Зоя ваша Брусникина замечена во внеурочное время в культовом сооружении. Причем из всего персонала присутствовала лишь она и настоятель этого самого подпольного прихода. Смекаешь, к чему гну?
Ольга покраснела, как буряк, ноздри раздулись, из ушей чуть дым не повалил, а на шее вздулись вены. Но пока держала она себя в руках, цедила сквозь зубы, пусть и вежливо:
– У нее родная мать имеется. Почему бы вам не обратиться к ней?
– Обращусь обязательно, но в урочное время…
– А я у вас, значит, домашняя девочка для битья? Всегда под рукой?
– Нет у педагогов выходных, – он хотел к шутке свести, но Ольга как будто обрадовалась возможности психануть. Швырнула нож в таз, подняв фонтан потрохов, чешуи и грязной воды, уперла руки в боки.
– А нервы есть у педагогов? Что вы мне делать с ней прикажете?! Бить ее? На аркане тащить в светлое будущее?! Не хочет она в пионеры, не-хо-чет! И плевать ей и на вас, и на меня, и вообще на все. Как работать с человеком, которому на все плевать! Как такого человека воспитывать, вы знаете?
– Я – нет, – негромко ответил он, сатанея, – но от меня и не требуется. А ты вот вроде педагогом себя почитаешь, а ведешь себя как торговка рыбой.
Как грохнула она рукой о таз, как полетело все по кухне – брызнули в стороны потроха, головы, чешуя. Какая-то дрянь, взлетев, угодила Акимову в глаз – оставалось лишь утереться, но он сам завелся, налился черной злой кровью.
– Красивый жест. Красивые слова. Как в кино. Всю жизнь за этой вот ширмой не отсидишься. Пора бы от жестов и слов перейти к делам.
– Вы сами-то много по-настоящему важных дел творите? Или нотациями пробиваетесь? Молчите – правильно. Так я скажу: что вы, что Остапчук ваш на меня директора науськиваете. Думаете, не вижу, чьих рук дело?
– Оля…
– И нечего отнекиваться, нечего! А то я не вижу: как только помаячите вокруг школы, то вы, то Саныч ваш плесневелый, тотчас тащат к директору, а тот снова шарманку заводит. Одна-единственная паршивая овца во всей школе – и это значит, что Гладкова дура, Гладкова не умеет найти подход. Критику наводить каждая обезьяна здорова, а сами-то…
Какая-то соседка заглянула было на кухню, но тотчас скрылась с глаз долой.
– С одной овцой сладить не
