овчарка, тоже знавшая два языка, общались они, между собой, только на немецком. Или вот, в саду, куда она сейчас отправилась, со своими любимыми деревьями и кустами тётя Аня говорила по-немецки. И даже овощам и зелени на грядках старалась сказать хотя бы пару слов. А ведь если разобраться, чего с ними разговаривать? С овощами-то. Они же здесь – так, на одно лето.
Тётя Аня набрала в огороде зелени и вернулась в дом. Тесто ещё не подошло. Тётя Аня проследовала в зал в надежде обнаружить в комнате, пребывающую в идеальном порядке, какой-нибудь повод для уборки. Такие поводы, обыкновенно, ей безотказно предоставлял дядя Коля, но вчера у него на это не было времени. Тётя Аня прошлась по периметру комнаты, держа наизготовку салфетку для вытирания пыли. Она сняла со стены большую фотографию в рамке. Это была свадебная фотография 52-го года – Анна и Николай Тихоновы и Дмитрий и Мария Амосовы. Последовавшие за свадьбами полтора года, были самыми счастливыми в жизни сестёр.
К своей женитьбе Анна отнеслась, не сказать, что безразлично, но как-то сдержано. Как к радостному, но всё же заранее известному событию. О Марии такого сказать было нельзя. Она и до свадьбы витала в романтических сферах и, чтобы её совсем не оторвало от бренной земли, тётя Катя и Анна старались загрузить её повседневными заботами. А после свадьбы, даже родная сестра перестала её узнавать. Взглянув на лицо Марии, можно было понять, что она счастлива. И счастлива как-то, монументально-возвышено, что ли. Каждый, глядя на неё, начинал верить, что счастье возможно. Даже старшая медсестра госпиталя, которая открыто ненавидела сестёр Фогель, с момента, как «эти немочки» появились в госпитале, сделалась для Марии первой заступницей и покровительницей. И надо сказать, весь госпиталь любовался супружеской четой Амосовых, их отношениями. Их любовь, на первый взгляд, выглядела немного странной. Не такой страстной и не такой эффектной, как это описано многими мастерами слова. Это была безмолвная любовь. Разговаривали супруги друг с другом в присутствии посторонних людей крайне редко. И то, это были односложные фразы, касающиеся рабочего процесса. Но стоило им появиться вместе в расположении госпиталя, все начинали восхищённо подсматривать за каждым шагом, каждым прикосновением и каждым вздохом влюблённых. Причем, этим занятием были увлечены не только представительницы женской части госпиталя, но и выздоравливающие бойцы, всех возрастов и, даже, прошедшие огонь и воду в сердечных делах, записные волокиты.
Свободное от службы в госпитале время, супружеские пары Амосовых и Тихоновых проводили вместе. Чаще всего собирались в доме гостеприимной тёти Кати за круглым столом под лампой с абажуром. Темы для застольных бесед обычно подкидывал Николай, привыкший спорить со всеми, и по любому поводу.
В июле, когда сёстры ходили с уже округлившимися животами, пришла телеграмма из Перми о смерти Пауля Фогеля. Это известие сделалось ужаснее тем, что Мария и Анна ждали отца этим летом. Он уже сдавал свои дела в Пермском крае, и торопился к переезду во Владимир, в ожидании появления внуков. Получив трагическое известие, сёстры напряжённо, в тревоге друг за друга, попытались собраться в дорогу. Опасаясь за их здоровье, Дмитрий Алексеевич и Михаил Иванович, посовещавшись, уговорили их отложить поездку в Пермь и отправили сестёр под наблюдение врачей в роддом. Проститься с Паулем Фогелем поехали Дмитрий Алексеевич и Николай. Вернулись они через десять дней в совершенно другой мир. Всё изменилось, и уже ничто не могло стать прежним.
Всегда непросто рассказывать о беде человеческой. Никогда другой человек не почувствует такой же боли. Он может понять, что вам больно, может чувствовать похожую боль, но никогда – такую же. Боль – и физическая, и душевная – очень индивидуальная вещь. Кого-то боль ломает, кого-то делает сильнее. Кто-то научился её не замечать и живёт с ней целую жизнь. А некоторые способны какое-нибудь незначительное и пустяшное недоразумение, приключившееся с ним, возвести в ранг вселенской беды. И вот уже расточает этот мученик проклятия Богам, упрекая их в несправедливости и ложных надеждах. Ищет виноватых в своём окружении, порой приписывая ближним своим дьявольскую изощрённость. И никогда не поймёт такой страдалец, что достаточно подойти к зеркалу, чтобы увидеть виновника своих несчастий. Занятно, что человек все свои победы и удачи безоговорочно приписывает одному себе, а вот признать авторство ошибок и неудач никто не спешит. Наверное, для того и был придуман и наделён сверхъестественной силой дьявол, чтобы человек мог оправдывать собственные нелицеприятные поступки. Но, я уверен, что среди читателей этих записок, мы не встретим таких перевёртышей. Неужели я не прав?
Вообще, если честно, я сейчас просто тяну время. Дело в том, что я испытываю затруднения в своём дальнейшем повествовании. Как и каким языком, мне следует описывать последующие события и переживания героев, чтобы это было понятно вам, я не знаю. Происходит это оттого, что у нас с вами, скорее всего, разные понимания жизни и смерти человека. И не сказать, чтобы я знал больше вашего. Я пересмотрел тут некоторые произведения мировой литературы, и уверяю вас, что мне нечего добавить на эту тему к тому, что уже известно. И всё же, несмотря на все знания, реакция человека на смерть другого человека всегда непонятна. Здесь встаёт вопрос выбора личной веры, а касаться такого хрупкого предмета, я не считаю возможным, несмотря на то обстоятельство, что я практически не имею веса в человеческом обществе, или вернее будет сказать – невесом. Я думаю, что читатель уже догадывается, что смерть отца не единственная смерть, о которой я должен рассказать в этой главе.
Вернувшихся домой, Дмитрия Алексеевича и Николая, встретило два страшных известия. От кровопотери, после того, как родила девочку, умерла Мария. В ту же ночь, когда Анна узнала о смерти сестры, она родила мёртвого ребёнка. Тогда этого никто не знал, но всё это не было случайностью или роком. Операции делала врач, узнавшая, что сёстры являются немками, и такой результат её участия был её личной местью. Особенное удовольствие доставило врачихе, сделать Анну неспособной впредь стать матерью. Врачиха была садисткой, и сёстры стали её первыми жертвами. Её по-тихому осудили через пару лет, когда очередной жертвой её безумия стала племянница второго секретаря обкома.
Расскажу, как изменилась жизнь после череды бедствий, постигших моих героев. Дочку Дмитрия Алексеевича назвали Елизаветой. Так хотела её назвать сама Мария. Все заботы о маленькой взяла на себя тётя Катя. Она подыскала кормилицу для девочки. Это была тридцатилетняя баба, которая начала неплохо зарабатывать этим, ещё с голодных военных
