по моим наблюдениям, они находятся в такой фазе развития, когда человек с клинической точки зрения переживает более глубокий, чем остальные, кризис.
– Неужели дела и правда обстоят так? А что мы?!
Карлотта, тридцать четыре года, стала моей клиенткой еще в возрасте молодой взрослой. Она не прерывала встреч со мной, потому что, как она сказала, хочет продолжать встречаться со мной как со вспомогательным разумом, как с резонансной стенкой. Я помогаю ей чувствовать себя единой с самой собой и соблюдать баланс между тем, что она чувствует, что думает, как поступает. И однажды она захотела узнать, какое поколение теперь испытывает фрустрации, чьи желания, как им кажется, не соответствуют их возможностям.
– Доктор, когда я оглядываюсь вокруг, мне кажется, что самые надломленные из всех – люди от тридцати до сорока лет. А те, что моложе, от двадцати до тридцати, все как один прекрасно справляются…
Я, безусловно, согласна, что молодые взрослые бесконечно изобретательны. Я бы сказала, что это базовый постулат, с которого и началась идея этой книги. Это мифологические существа, созданные наполовину из проблем, наполовину – из талантов. Они, на мой взгляд, не знают, как применить последние к первым, потому что им недостает твердого убеждения, что они талантливы и заслуживают, чтобы их считали достойными доверия и восхищения.
Если, по мнению Карлотты, они прекрасно справляются, то для меня, повторюсь, это люди, кому следует доверить судьбы мира. Думаю, лишь они способны взять все в свои руки и принять ответственность, потому что попытки остальных спасти этот мир провалились.
Конечно, молодые взрослые тоже в трудном положении. Однако считаю, что не принимать во внимание разницу в двадцать лет между двадцатилетними и сорокалетними несправедливо и никому не принесет пользы.
Установить пограничный возраст на тридцати годах – это компромисс, условное решение. Для социологов эта граница – тридцать четыре года. Разделять на поколения по возрасту и наклеивать каждому этикетку – это позволяет знать, к какой команде ты относишься. Однако мне в этих рамках тесновато. Я спрашиваю себя, не рискуем ли мы оказаться запертыми в рамках возрастных групп вместо того, чтобы освободиться от них и помнить, что речь идет о людях, а не о массах, сгруппированных по году рождения.
Так что я не намерена игнорировать тех, кого назвала взрослыми молодыми, чтобы отличать их от молодых взрослых. Я попробую описать их и рассказать об их особенностях.
Жизнь на автопилоте
Говоря о людях в возрасте от восемнадцати до двадцати девяти лет, Джеффри Дженсен Арнетт, психолог и исследователь из Массачусетского университета, разработал теорию наступающей взрослости[66]. Согласно ей, их не спутаешь ни с подростками, ни с теми, кого с тридцати лет следует считать по-настоящему взрослыми. В книге, которую вы читаете, под появляющимися взрослыми Арнетта – то есть теми, кто спускается вниз по родовому каналу, который Ланчини и Мадедду называли третьим рождением[67], – подразумеваются люди, которых мы окрестили молодыми взрослыми, те, чье появление мы наблюдаем.
В полночь того дня, когда тебе исполняется тридцать, ты окончательно становишься взрослым человеком? Это больше подходит для учебника, чем для жизни. Когда в соцсетях я упомянула, о чем поведу речь в новой книге, посыпалось множество сообщений, содержание которых сводилось к следующему:
– Док, мне тридцать шесть лет, и взрослая жизнь мне не подходит. Об этом тоже расскажете?
– Док, а если кому-то сорок, и он, как я, чувствует, что еще не созрел, – можно сказать, что он еще молод?
Я думаю, Карлотта имеет в виду именно таких людей, как они, когда говорит о сломленности своих сверстников. У нее есть преимущество: она начала движение навстречу себе рано. «Если бы я не остановилась и не подумала о себе, я могла сойти с ума», – поделилась она со мной. Однако Карлотта рассказывает мне о своих коллегах, друзьях, родственниках и описывает их как мало приспособленных к жизни людей, которые не погружены в нее полностью. Они живут на окраине жизни.
Если у них есть дети – это для них испытание. Если детей нет, но они хотели бы их, они чувствуют себя вне игры. Если есть работа, они проводят много времени вдали от дома. Если у них есть партнер, они не считают, что в этом случае родители должны прекратить называть их «сынок» (с дочерями это случается гораздо реже). Если они получают зарплату, ее недостаточно, чтобы воплотить свою мечту в жизнь.
Иногда кажется, что они движутся по инерции, ими управляет автопилот, который ставит галочки в списке дел, но не позволяет делать выбор, рисковать и подвергать себя испытаниям, погружаться в жизнь – вместо того, чтобы наблюдать за ней со стороны.
В то время как робкие молодые взрослые не способны представить свое будущее и сформулировать свои желания, взрослые молодые, напротив, уже живут будущим: они устроились на определенном месте (работа, отношения, должность), по большому счету покинули родительский дом и наслаждаются если не полной, учитывая кризис текущей экономической модели, автономией, то достаточно большой. Если они подают голос, к ним прислушиваются. Они больше не могут сваливать все на патернализм[68], как делали в двадцать лет. Они первыми не стали бы прислушиваться, если б не считали себя частью проблемы. А когда винить некого, дело принимает еще более неприятный оборот.
Взрослые молодые устроились на определенном месте (работа, отношения, должность), покинули родительский дом и наслаждаются автономией. Если они подают голос, к ним прислушиваются. Но! Они еще не достигли и середины земного пути, а уже сломлены, недовольны, неудовлетворены. У них есть веские причины для этого.
Еще одна их особенность – они изо всех сил бегут вперед, чувствуя необходимость прилагать неимоверные усилия. У меня складывается впечатление, что они устали, разочарованы, обескуражены. Можно предположить, они думают, что не знают, как жить взрослой жизнью, считая, что проблема в них самих, а не в капризной природе жизни, которая больше заботится о себе, чем о тех, кто ее проживает. О том, какова твоя жизнь, лучше она или хуже, чем у других, можно судить лишь со стороны. Изнутри жизнь – просто жизнь, и она утомительна для всех.
Вместо этого у меня складывается впечатление, что взрослые молодые, чувствуя себя вымотанными, разочаровываются в жизни, словно она недостаточно вознаграждает их за поиск жизненного баланса. Из рассказов об их жизненном опыте я делаю вывод, что они измучены обязательствами, которые выполняют во имя неясно чего, если в награду им не достается удовольствий. Складывается впечатление, что в самую гедонистическую эпоху за всю историю человечества жить означает вновь и вновь сталкиваться со слезами, потом и кровью.
Они еще не достигли и середины земного пути, а уже сломлены, недовольны, неудовлетворены. У них есть веские причины для этого. Может показаться, что они хотят вернуться в двадцать с небольшим, когда будущее еще не наступило, все дороги перед тобой, и ты пока не упустил ни одной. Когда мать и отец все еще остаются родителями, ты боишься принимать решения, но на душе у тебя спокойно, потому что выбор есть и ты еще ничем не пожертвовал.
Попала в ловушку времени
Приведу изумительную оговорку, которую однажды на сессии допустила Бенедетта:
– Я чувствую, что застряла. Не знаю, будет ли для меня правильным, как я хочу поступить…
Бенедетта хотела бы бросить работу, пойти в магистратуру, заставить мозги работать. Она квалифицированный инженер, но занимается покупкой авиабилетов для сотрудников – занятие, не имеющее ничего общего с тем, что значилось в договоре при приеме на работу. Еще она раздумывает, съехаться с партнером или уйти от него. Она уже два года в отношениях с Алессио. Они часто ссорятся, потому что Алессио боится летать, но отрицает это. И Бенедетте пришлось умерить желание увидеть мир. Алессио сопровождает ее только до аэропорта, а она колесит с друзьями или в одиночку, потому что не может делать этого с мужчиной, на которого бессмысленно тратит свои годы.
Итак, Бенедетта оказывается в точке, где ей нужно принимать решение. Она на перекрестке жизни, перед ней несколько путей, но в конечном счете она не выбирает ни один из них, хотя прекрасно видит каждый. Остаться
