четырьмя детьми, я и слуга-негр.
По недостатку места мы могли захватить с собой только самые необходимые инструменты, немного провизии и платье, которое было на нас. Никому и в голову не пришло пытаться спасти что-нибудь из вещей. Каково же было наше изумление, когда на расстоянии нескольких фадомов[82] от корабля мистер Уайт встал и объявил капитану Гарди, что лодка должна вернуться и захватить его длинный ящик.
– Садитесь, мистер Уайт, – отвечал капитан довольно резко, – вы опрокинете лодку, если не будете сидеть смирно. Мы и так уже в воде по самые борта.
– Ящик! – воскликнул Уайт. – Говорю вам, ящик! Капитан Гарди, вы не можете, вы не захотите отказать мне. Он весит немного, пустяки, чистые пустяки. Именем матери, родившей вас, именем любви божьей и надежды на спасение умоляю вас вернуться за ящиком.
По-видимому, капитан был тронут этой страстной мольбой художника, но тотчас оправился и сурово ответил:
– Мистер Уайт, вы сумасшедший. Я не могу послушаться вас. Садитесь или вы опрокинете лодку. Стой… держите… схватите его, он бросится за борт!.. Ну… так и знал… бросился!
Действительно, Уайт выскочил в море и, так как мы находились с подветренной стороны корабля, успел добраться до него с почти нечеловеческими усилиями и схватиться за канат, висевший с палубы. Секунду спустя он был на корабле и, как сумасшедший, ринулся в свою каюту.
Тем временем нас отнесло за корму корабля, и мы сделались игрушкой бурного моря. Мы прилагали все усилия, стараясь вернуться к кораблю, но наша лодка носилась, как перышко, по воле ветра. Мы убедились, что участь несчастного художника решена.
Нас относило все дальше и дальше, когда мы увидели сумасшедшего (я не мог иначе объяснить его поступок), который показался на палубе, таща с собою, с поистине гигантской силой, продолговатый ящик. Находясь вне себя от изумления, мы видели, как он обмотал веревкой сначала ящик, потом себя самого. Еще минута, и ящик, и тело были в море и разом пошли ко дну.
В течение некоторого времени мы словно замерли, не спуская глаз с того места, где исчез несчастный. Потом налегли на весла и отплыли от корабля. Молчание длилось около часа. Наконец я решился нарушить его.
– Заметили вы, капитан, как быстро они пошли ко дну? Не правда ли, странная вещь? Я, признаться, еще не терял надежды на его спасение, видя, что он привязал себя к ящику.
– Немудрено, что они пошли ко дну, – возразил капитан. – Они всплывут опять, но не прежде, чем растает соль.
– Соль?! – воскликнул я.
– Тсс!.. – отвечал капитан, указывая на жену и сестер покойного. – Мы поговорим об этом в более удобное время.
Мы испытали много лишений и едва ускользнули от гибели; но судьба сжалилась над нами, как и над нашими товарищами в большой шлюпке. После четырехдневных страданий мы высадились, полумертвые от истощения, на берегу против Рок-Айленда. Тут мы провели неделю, но в итоге нашли случай добраться до Нью-Йорка.
Спустя месяц после кораблекрушения я встретился с капитаном Гарди на Бродвее. Мы, естественно, разговорились об этом печальном приключении и, в особенности, о жалкой участи бедняги Уайта. Капитан сообщил мне следующие подробности.
Художник взял каюты для себя, жены, двух сестер и горничной. Жена его была действительно редкая красавица и умница. Утром четырнадцатого июня (в тот день, когда я впервые явился на корабль) она внезапно заболела и умерла. Молодой муж почти помешался от горя, но обстоятельства не позволяли ему отложить путешествие в Нью-Йорк. Необходимо было доставить тело его обожаемой жены ее матери, а с другой стороны – предрассудки не давали ему возможности сделать это открыто. Девять десятых пассажиров скорее отказались бы от путешествия, чем поехали в обществе мертвого тела.
В этом затруднительном положении капитан Гарди посоветовал набальзамировать тело, и уложив его в ящик соответствующих размеров, засыпать солью и везти под видом багажа. Никто не знал о смерти миссис Уайт, но всем было известно, что она должна ехать с мужем. Ввиду этого необходимо было, чтобы кто-нибудь взял на себя ее роль во время переезда. Горничная покойной согласилась на это. Лишняя каюта, предназначавшаяся для нее, так и осталась за нею.
В ней мнимая жена проводила ночи; днем же исполняла, как умела, роль дамы, с которой никто из пассажиров не был знаком. Мои недоразумения, естественно, объясняются моим легкомыслием, любопытством и стремительностью. Но как-никак теперь я плохо сплю по ночам. Я вижу лицо, которое преследует меня неотвязно. Слышу истерический смех, который вечно будет звучать в моих ушах.
Перевод М. Энгельгардта
Черный кот
Я не жду доверия к дикому и тем не менее будничному рассказу, за который принимаюсь, да и не хлопочу о доверии. Было бы безумием ожидать его, когда мои собственные чувства отказываются верить очевидности. Между тем я не сумасшедший и, уж конечно, не в бреду. Но завтра я умру, а сегодня хочу облегчить душу. Моя цель – поведать миру кратко, ясно и без всяких комментариев ряд самых обыденных событий. В результате они запугали, измучили, раздавили меня. Но я не намерен объяснять их. Для меня это был сплошной ужас, для многих они покажутся пустячками. Быть может, найдется ум, который увидит обыденную основу в моих фантасмагориях – ум более ясный, более логический, менее склонный к ослеплению, чем мой. Быть может, он усмотрит в событиях, которые я излагаю с суеверным ужасом, самую обыкновенную цепь весьма естественных причин и действий.
С детства я отличался кротким и мягким характером. Товарищи подшучивали над моей чувствительностью. Пуще всего я обожал животных, и мои родители позволяли мне держать дома всевозможных зверьков. Я возился с ними по целым дням, кормить и ласкать их было моим величайшим наслаждением. Эта страсть к животным усиливалась с годами и в зрелом возрасте оставалась для меня главным источником удовольствий. Всякий, кому случалось питать привязанность к верной и умной собаке, знает глубоко отзывчивый и благодарный характер животных. Бескорыстная и самоотверженная любовь зверя проникает в сердце того, кто испытал шаткую дружбу и призрачную верность человека.
Я женился в молодых летах и был очень доволен, когда оказалось, что жена разделяет мои наклонности. Заметив мою любовь к домашним животным, она не упускала случая увеличить наш домашний зверинец. У нас были птицы, золотые рыбки, прекрасная собака, кролики, обезьянка и кот.
Последний был великолепным, замечательно крупным животным, совершенно черным и удивительно понятливым. Моя жена, нимало не склонная к суеверию, часто вспоминала о старинном поверье, которое
