столу и что ей очень жаль, что я не удосужился к ним присоединиться, потому что Хантер, сын Харви, был удивительной души человеком и мне не помешало бы кое-что у него перенять.
– С Рождеством, мама, – сказал я и повесил трубку.
Я вернулся в гостиную и убедил Джилл раскрыть большинство подарков Дарси, что она и сделала, хотя и неохотно. Джилл сказала, что кожаную куртку она сможет носить, но туфли оказались малы на целый размер. К счастью, я сохранил все чеки и сказал ей об этом. Она подтвердила, что крем для рук и лица найдет себе применение, как и душистые добавки в ванну и талон на массаж в салоне «Дзен». Дальше пошла мелочь, вроде одноразовых розовых лезвий для бритвы, женской пены для бритья и огромного пакета лакрицы, которую Дарси любила брать с собой в кино. Но потом Джилл открыла маленькую коробочку, в которой лежала пластиковая карточка, предоставляющая владельцу абонемент на бесплатное посещение кинотеатра «Мажестик» на весь следующий год. Она побледнела и спросила, почему мне пришло в голову завернуть это в качестве подарка.
Было видно, что ей не по себе, потому что глаза у нее широко распахнулись, а все тело задрожало.
– Это на когда они снова откроют кинотеатр, – объяснил я.
Дарси очень любила кино. Мы ходили каждые выходные.
Абонементы у нас всегда окупались, и не один раз. Мы дарили их друг дружке на каждое Рождество. Такая у нас была многолетняя традиция. Джилл тоже любит кино. Мы втроем бывали в «Мажестике» тысячу раз. Возможно, даже больше. Так что я был совершенно уверен, что абонемент ей пригодится, хотя она и не так ценила роспись на потолке Большого зала кинотеатра «Мажестик», как мы с Дарси. Что почему-то наводит меня сейчас на мысль, будто во внутреннем убранстве «Мажестика» есть какая-то деталь, которая ускользает из моей памяти, но при этом является важной и даже немного божественной.
Но Джилл просто сидела на полу и дрожала, держа в руках годовой абонемент.
До меня начало доходить, что я своими действиями испортил ей праздник, но я никак не мог взять в толк, каким именно образом. Неужели она думала, что Марк и Тони сломают здание с богатой историей только потому, что в нем один раз случилось трагическое событие? Отменить кино и потерять такое освященное место явилось бы для нас всех дополнительным наказанием. Какой же в этом смысл? Но выражение лица Джилл ясно давало понять, что она отказывается видеть логику моих аргументов. Не знаю почему, но это меня взбесило.
Так что я встал, схватил пальто и выбежал за дверь. Я глубоко засунул в карманы руки, сжатые в кулаки, и шагал так быстро, что это можно было почти назвать бегом. Огни рождественской иллюминации сливались в моем боковом зрении в ослепительные полосы электрической радости, а у меня при этом не было никакого способа ее в себя впустить. Словно я был оголодавшим нищим, отделенным стеклянной стеной от роскошного пиршества, искусно расставленного на длинном столе. Я мог сколько угодно колотиться в стекло – руками, ногами, даже головой, – но мне никогда не будет позволено даже попробовать эту еду. Я мог только смотреть и глотать слюни.
Я стучался к Вам в дверь, но Вы, разумеется, не ответили. Я также многократно прошел мимо дома Хансенов.
Не знаю, сколько миль я накрутил в тот день, но к тому времени, как полицейский Бобби поравнялся со мной в своей патрульной машине, солнце уже давно зашло.
– Мистер Гудгейм, – сказал он, опустив боковое стекло. – У меня тут тепло и уютно. Залезайте.
Мои уши превратились в ледышки, и я уже начал беспокоиться о долговременных последствиях обморожения, так что я не стал сопротивляться и исполнил приказание.
По дороге домой я никак не мог перестать дрожать, и в какой-то момент Бобби положил руку мне на левое плечо. Не знаю, хотел ли он меня таким образом согреть или просто успокоить и донести до меня мысль, что все будет хорошо. Я поднял правую руку и положил ее накрест, поверх его руки. Думаю, это означало: «Спасибо». Так мы и ехали дальше, застыв в этом положении.
Когда мы подрулили к моему дому, я спросил Бобби, не зайдет ли он выпить кофе, но он сказал, что ему пора домой к своей семье, и тут до меня дошло, что он разыскивал меня не по службе, а только потому, что Джилл его попросила. Я и так отнял у него достаточно времени в этот праздничный вечер, так что я кивнул и взошел на крыльцо. Он подождал, пока я войду внутрь дома, а потом включил передачу, помахал мне рукой и уехал.
В доме больше не играла рождественская музыка, а на полу больше не лежали обрывки оберточной бумаги. Кольцо подарков тоже исчезло. Я никогда их больше не видел, поэтому не могу в точности сказать, что с ними случилось. Джилл я обнаружил за кухонным столом. Она переносила все важные даты, которые мы с Джилл старались не пропустить – дни рождения, годовщины, когда нужно менять фильтр в кондиционере, – из прошлогоднего календаря с собаками, наряженными в пляжных спасателей, в новый, с ангельскими котиками. Что было немного странно, поскольку я не помнил, чтобы я принес календарь вниз из спальни, а это означало, что Джилл нарушила мое личное пространство, пока я отсутствовал. Я не давал ей на это разрешения. И переносить даты из старого календаря в новый я ей тоже не разрешал. По моей коже побежали щекотные мурашки, что случается всякий раз, когда кто-нибудь берет что-то, принадлежащее мне, без разрешения.
– Что ты делаешь? – спросил я, когда стало ясно, что она не собирается отрывать глаза от своего занятия.
Она не ответила, и тогда я пошел к себе в спальню и оставался там весь вечер и всю ночь. Когда явилась окрыленная Дарси, она сказала, что от Джилл нужно отстать на какое-то время, потому что она пережила шокирующее событие, а ангела, который помог бы ей справиться с последствиями, у нее не было. Это показалось мне разумным. На следующее утро елка исчезла, и мы с Джилл вернулись к своим прежним отношениям – до тех пор, пока не поехали вместе весной в Мэриленд, но об этом я Вам уже писал.
А рассказал я Вам эту рождественскую историю вот почему: она объясняет, каким образом Эли узнал, что в начале июля у Джилл день рождения. Ему об этом рассказал кухонный календарь с
