на ступеньки: ключа у нее не было.
Утром Таня открыла дверь и наткнулась на нее, спящую. Она завела Томку домой, уложила ее спать и взялась за Сашу.
— Ну вот что, статью свою ты успеешь написать, а человек страдает. Обещал помочь — делай. — Она выдернула из-под рук Александра бумажку, в которой он сверял какие-то цифры, и решительно развернула вертящееся немецкое кресло вместе с Сашей от стола.
— Тань, ты что, прическу изменила? — спросил Саша. — Тебе идет.
— Я рассержусь, — предупредила Таня. — Знаешь, будь у меня полстолицы знакомых, я бы давно что-то придумала для Тамары.
Саша расплылся в улыбке.
— И это очень скверно, — промолвил он.
— Что именно?
— Что множество твоих знакомых проживают за пределами столицы, вследствие чего я не могу послать эту раскладушку подальше... Ну ладно, что ты от меня хочешь?
— Для начала сними-ка это с лица. — Саша послушно перестал улыбаться. — Давай серьезно.
— Хорошо, серьезно. Ведь я на тебя рассчитывал...
— Это уж как водится, — подтвердила Таня.
— Я полагал, ты сумеешь ее уговорить вернуться домой, это ведь самый разумный шаг, правильно?
Таня покачала головой.
— Думаешь, я ее не уговаривала? Она сразу же начинает хвататься за чемодан, дескать, если я вам мешаю, то сейчас же уйду. Денег на билет брать не хочет. Домой ей, видишь ли, почему-то нельзя. Не хочет ехать домой ни в какую.
— Ну а я что могу? Прописки нет, жилья нет, стало быть, есть только одна возможность зацепиться — устраиваться по лимиту, но хватит ли ее на это?..
— Хватит! — сказала Томка, подслушивающая под дверью.
Саша саркастически посмотрел на нее, будто привидение возникшую на пороге комнаты.
— Почему же ты прежде этого не сделала? Ты уже давно могла работать.
Томка опустилась на стул, отвернувшись от него. Поза ее выражала полную безнадежность.
— Это не разговор, Саня, — тихо произнесла Таня.
— Согласен, не разговор... Но у меня все-таки в голове не умещается, как можно жить таким образом? Словно птичка божья, порхать по воздуху да чирикать, не касаясь ногами грешной земли, ни за что не отвечать, не учиться, не работать, не воспитывать своего ребенка! — голос Саши набирал силу. Таня за спиной Томки делала ему знаки.
— Я работала, — угрюмо проговорила Томка.
Саша подвинулся к ней вместе с креслом и взял ее за руку.
Теперь Таня могла успокоиться — она видела, что Александр завелся по-настоящему и что теперь она может больше не вмешиваться.
— Работа, — проникновенным голосом сказал Саша, — это когда человек хорошо делает нужное людям дело, а не просто деньги зашибает, как ты. Неужели тебе не было стыдно, когда ты стояла под дверями универсама со своими тряпками? Подожди, не крути головой, я это говорю не для того, чтобы лишний раз упрекнуть тебя, я хочу, чтобы ты поняла, что сама виновата в своих бедах... Пока мы виним другого, то ходим по замкнутому кругу — сегодня в твоих несчастьях виноват Паша, завтра — Саша, послезавтра Маша, но стоит обратить пылающий негодованием взор на себя, как этот круг разомкнется, ты перестанешь быть зависимой от других, твоя беда сделается поправимой. Только все это надо понять раз и навсегда. Жизнь не прощает такого поверхностного к ней отношения, ведь ты же не бабочка, человек, женщина, да еще и мать, и спрос с тебя будет как с человека... И, ради бога, не прими эти слова как нотацию, прими как горькую правду. Мне часто приходится видеть таких, как ты, которые готовы весь мир обвинить в своих невзгодах, ты постарайся взять глубже, вникнуть в саму себя... Таня, я прав?
— Прав, — подтвердила Таня. — Только я хочу добавить, что Тамара вовсе не поверхностный человек, она очень много читала, стихи пишет, хорошие, она мне давала почитать.
Саша отъехал со своим креслом от стола и всплеснул руками.
— Ну что ты будешь делать с этой повальной грамотностью! Просто какое-то социальное бедствие. Как же это я сразу не понял, что ты стихи пишешь. Вот где зарыт большой пес! Вот в чем трагедия. Ладно, если ты не боишься правды, тащи их сюда. Сейчас засучу рукава и поставлю тебе диагноз.
Томка, робея, словно школьный дневник суровому отцу, принесла ему свою замусоленную тетрадь, на которую когда-то с таким уважением смотрели в родном литобъединении. Когда-то и она сама любила эту тетрадь, такие надежды на нее возлагала, такие прекрасные часы проводила над ней... Саша принял тетрадь из ее рук, и ей сразу показалось, что стихи ее начали увядать, скукоживаться, как цветы на морозе. Саша с чувством прочел:
Вот все мое, не пряча, не тая,
простимся здесь, посередине поля,
хочу другой, непостижимой доли, —
обрати внимание, Таня, — непостижимой!..
больная дочь, чужая жизнь моя!
Меня зовут нездешние края, —
Тань, нездешние!..
Так глубока там тишина ночная,
что музыка забудется земная
та-ра-та-та, та-ратататата.
— Лично мне нравится, — сказала Таня.
— Я не раз тебе говорил, — наставительно произнес Саша, — читай, мать, больше, тогда тебе не будет нравиться все подряд... М-м, «ты, лучезарная весна...», «священный голос листьев...», — Саша захлопнул тетрадь. — Ладно, Том, это не хорошо и не плохо, средне. В любом случае поэтом я тебя устроить не могу, но от стихов отговаривать не стану, сама потом почувствуешь, стоит тебе продолжать или нет.
— Нет, не стоит, — удрученно призналась Томка, — ведь я уже больше года не пишу. Иссякло вдохновение, что ли... Не знаю.
— Знаешь, тебе учиться надо.
— Да, ей надо попробовать поступить на журналистику, — поддержала Таня.
Саша рассердился.
— Кой черт на журналистику! Еще чего! Как только безрукий и безмозглый, так сразу и на журналистику. Там таких своих хватает.
— Она не безмозглая и не безрукая, она замечательно шьет! — заступилась Таня.
— Так почему бы тебе не поступить, допустим, в швейный техникум?
Томка пожала плечами.
— Это еще зачем? Я и так неплохо шью.
— Есть еще текстильный институт, — сказала Таня, — у меня там подруга учится, Вера Сайкина.
— Нет, — вздохнула Томка, — институт, конечно, неплохо, но к экзаменам я не успею
