не о чем беспокоиться’.
‘ Только о твоем здоровье, ’ сказал Хьюстон.
Так обстояли дела в последний день весеннего фестиваля в Ямдринге; это был также последний день, когда Хьюстон мог спастись.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
TОН История весеннего фестиваля обезьян в Ямдринге насчитывает 850 лет; второму фестивалю гораздо меньше – он был инициирован только Третьим Телом, аббатисой легендарного высокого духа, на ее шестидесятом году. Поскольку было предсказано, что оба фестиваля закончатся в 1960 году (гибель, почти наверняка совершенная китайцами в соответствии со статьей о непристойных обрядах их Законов об исправлении, 1959), в них приняло участие все большее число людей; факт, который объяснял большие толпы, когда Хьюстон был там.
Принимая во внимание образ жизни и счастливую двойственность людей в отношении своих священников и их религии, Хьюстон не смог найти ничего шокирующе непристойного в весенних обрядах, хотя некоторые особенности более поздних его немного расстроили. К тому времени, конечно, он был гораздо более тесно вовлечен.
Две церемонии, которыми заканчивался весенний праздник, Ухаживание и Благословение, происходили до девяти часов утра (ухаживание, по традиции, "до того, как солнце найдет святыню’). Поскольку для них было важно оказаться во дворе одними из первых, Хьюстон и мальчик вышли в половине шестого, но даже в этот час в многоквартирном доме царил зловещий беспорядок. В узких коридорах открывались и закрывались двери, и сонные заключенные раздраженно вываливались наружу. На заднем дворе полуобнаженная толпа осаждала насос, брызгаясь и быстро скребясь в прохладное утро.
Хьюстон плохо спала, и от волнения у нее болел живот. Мальчик совсем не спал; у него едва хватило времени, чтобы войти, и он был бледен от усталости. Хьюстон посмотрел на него и кивнул. Они ушли сразу, не помывшись.
На улице было серо и немного туманно, и в воздухе стоял странный глухой стон, который Хьюстон слышал в своей комнате; он понял причину, когда они приехали на озеро. Несколько монахов стояли на балконе самого верхнего монастыря, трубя в рога в направлении святыни.
‘ Что это, черт возьми, такое?
"Они взывают к обезьяне", - тихо сказал мальчик. ‘ Настоятельница пойдет к нему позже.
В звуке рогов в долине была необычайная зловещесть и торжественность, которые тревожили и угнетали свинцовым утром, и Хьюстон не стал расспрашивать дальше. Он увидел, что ни одна из групп людей, которые сейчас направлялись к монастырю, не смотрела на святилище или даже на монахов: они спешили, опустив головы, как потревоженные призраки, вдоль озера.
Охранники были в большом количестве во дворе, но, как заметил Хьюстон, выполняли свои обязанности не только более мягко, чем он когда-либо видел, но и почти в полной тишине. Ворота монастыря были заперты, а территория вокруг них оставалась чистой. Люди тихо собрались там, где им было велено. Сегодня нищим не разрешили занять свое место: их выстроили в очередь на верхнем лестничном пролете, а Хьюстон и мальчик заняли свои места и молча ждали.
В течение получаса внутренний двор, два лестничных пролета, маленький причал были полностью заполнены, за исключением центрального прохода, который оставался открытым, и Хьюстон смотрела вниз на замечательное зрелище. Под ним стояло и ждало около пятидесяти или шестидесяти тысяч человек. Они ждали, повернувшись спиной к озеру, глядя на монастырь и в благоговейном молчании слушая звуки рогов, призывающих их древнего предка на его окутанный туманом остров. В толпе было несколько сотен детей, даже младенцев; все такие же неестественно притихшие и неподвижные, как и их старшие.
Было уже чуть больше половины седьмого, и над водой начал подниматься туман. Внезапно, с последним согласованным звуком, звуки рогов прекратились. В тот же момент в монастыре началось пение. Из толпы вырвался громкий вздох, подобный единому выдоху, и внезапно люди, казалось, ожили. Они улыбнулись, они вытянули шеи; началось медленное продвижение вперед. Хьюстон повернулся к монастырю и увидел, что ворота открываются.
Они открылись изнутри, очень медленно, и оттуда вышел человек. Он был высоким, худощавым человеком, монахом, с изможденным, истощенным лицом и блестящими глазами.
(Это был лама Райн, настоятель Ямдринга, и его лицо было изможденным, потому что он постился целых семь дней, чтобы обострить свое восприятие и дать ему возможность легче идентифицировать инкарнацию, которую он ожидал. Но Хьюстон, конечно, в то время этого не знал.)
Он вышел на террасу над ступенями и несколько мгновений стоял, глубоко дыша, оглядываясь вокруг яростными и оскорбленными глазами. Затем он сложил руки перед толпой и обратился к ним с единственным заклинанием.
Толпа скандировала ответ на заклинание.
Он снова произнес заклинание.
Толпа снова ответила.
Лама на мгновение огляделся и начал спускаться по ступенькам. Он шел медленно, громко и четко произнося заклинание из четырех слов, которое вскоре усилилось, когда процессия появилась позади него.
Хьюстон никогда в жизни не видел ничего подобного этой процессии и, несмотря на все свои заботы, обнаружил, что потерялся в ее очаровании. Казалось, что в нем участвовали все тысячи жриц. Они шли по двое, первые двадцать были в зеленых одеждах вместо оранжевых, а на головах у них были высокие шпили с золотыми украшениями, которые звенели и позвякивали при движении. В одной руке они несли молитвенные колеса, а в другой - шелковые флаги, которые, как заметил Хьюстон, начали трепетать на ветру, поднявшемся в этот момент с озера.
Стройная колонна с золотыми шпилями спустилась по ступеням и пересекла внутренний двор с удивительной грацией и красотой; и вскоре за ней последовали монахи, сорок пар, размахивая золотыми кадильницами и усиливая пронзительное пение женщин. Хьюстон увидел, что средняя четверка несла между собой, подвешенный на тонких цепях, большой поднос из чеканного золота. На подносе сверкнули тускло-зеленые камни, которые, по его мнению, должны были быть необработанными изумрудами, и толпа поклонилась, когда поднос проходил мимо. Но их взгляды оставались прикованными к монастырю, и после того, как прошла вторая группа женщин, он понял почему.
Вышла женщина. Она была невероятно толстой и невероятно внушительной в зеленых одеждах и огромном головном уборе с треуголкой. Она также сильно запыхалась. Она стояла на террасе, оглядываясь по сторонам и тяжело дыша.
При виде ее в толпе произошла необычайная трансформация; в мгновение ока все лица почернели. С недоверием Хьюстон посмотрел еще раз и понял, что видит только верхушки голов. Толпа низко поклонилась; она опускалась на ноги.
Он почувствовал, как
