Александру.
Каролина говорила размеренно и спокойно, как о делах обычных.
– Я ни о чём не жалею и ни в чём не раскаиваюсь. Не знаю, отравил его тот неизвестный мне третий или он умер от постигшей его болезни. Но он умер. Говорю вам это, чтобы вы знали, какой вы молодец.
– Вам придётся немедля уехать, – сказал Бошняк. – Скоро следствие доберётся до фон Пелена и всё из него вытрясет. Не думаю, что он ради вас преждевременно покинет этот мир.
– А вы? – легко спросила Каролина. – На что вы готовы ради меня?
У неё вконец испортилось настроение.
– И каков должен быть мой ответ? – спросил Бошняк.
– Что вы любите меня, что готовы на всё, что сто тысяч фон пеленов разом не сравнятся с вами… Чёрт побери, – Каролина прятала за иронией свою злость. – Как же это всё глупо звучит.
Ветер перестал, но Каролина всё придерживала края шляпки:
– Вы правы. Мне пора ехать. Завтра же. А вы… Вы пожалеете. Но будет поздно. Вы уже жалеете.
Каролина легко соскочила с повозки и нечаянно выбила из рук Бошняка трость. Та упала в дорожную пыль. Фролка натянул поводья. Каролина подняла трость, отдала Бошняку:
– Говорят, некоторые жёны заговорщиков изъявили желание отправиться за мужьями своими на каторгу. Глупо, не правда ли?
Придерживая юбки, пошла в город.
– Трогай, – сказал Бошняк.
– Может, охолонёт? – спросил Фролка.
– Трогай.
По полу следственного кабинета были разбросаны бумаги. По листу с надписью «Протоколъ» полз рак. Возле печи на расстеленной шинели храпел Лавр Петрович; из расстёгнутой рубахи выглядывала розовая волосатая грудь.
Лавр Петрович, как и полагал Бошняк, пил четвёртый день. Расследование не двигалось с места.
У противоположной стены на стульях, вытянув ноги, развалились ищейки. Второй ищейка кивнул на разбросанные листы.
– Соберём? – шёпотом спросил он.
– Опять раскидает, – тоже шёпотом ответил первый ищейка.
– Чего это он? – спросил второй.
– Свободы хочет, – сказал первый. – И любит, чтоб вера ему была.
Второй ищейка покосился на Лавра Петровича:
– Так он же у нас врун первостатейный.
– Оттого и любит.
– Я всё слышу, – пробормотал во сне Лавр Петрович.
За окном кабинета кто-то с надрывом крикнул:
– Толстого мне надоть! Пузатого самого! Уй! Фамилия? Ать! Какая, на хрен, фамилия?!
Лавр Петрович поднял мятую голову. Перевёл мутный взгляд на ищеек. Утёр рот, кряхтя, поднялся.
Подойдя к окну, толкнул створки. Во дворе двое служивых, приняв под руки Босятку, тащили его на улицу. Тот по-кошачьи щерил гнилые зубы и дрыгал ногами.
– Почто праздник? – крикнул Лавр Петрович.
– В участок пройти желал, – объяснил один из служивых.
– Оставь! – сказал Лавр Петрович.
Босятка отряхнулся, расправил плечи, гоголем подошёл к окну.
– Видал я его, – сказал и для солидности чиркнул костылём. – В нашенском бараке квартирует… Здоровенный. Молчит… И дырка в башке – вот как тут прям. Про всё не скажу, но дырка точно его.
Во рту у Лавра Петровича было сухо, как бывает сухо только во рту у Лавра Петровича.
– А не врёшь? – Лавр Петрович икнул.
Босятка перекрестился:
– Вот те всё!
– Со мной поедешь. Коли правду сказал, с меня целковый, – Лавр Петрович повернулся к ищейкам. – Пряжников. Солдат сколько у нас?
На улицах было малолюдно – Петербург после служения возвращался домой. В доме по левую руку была открыта дверь на балкон, занавески колыхались. Слышались звуки скрипки и фортепьяно. Дама пела романс.
Размазываясь, тянулись река, мост, львы.
Экипаж въехал в тесный переулок. Стук копыт задрожал в кривых стенах. Лавр Петрович заглядывал в ползущие мимо окна. Везде отражалось его злое похмелье и спящий рядом Босятка. Он всё время пытался пристроиться на плече Лавра Петровича, пока тот не двинул его локтем в бок.
В одном из окон занавеска была отодвинута; в полутёмной комнате мылась в тазу старуха. Держа за ручку большой железный чайник, лила себе на голову. Вода бежала по жидким волосам, по отвислой сухой груди. От тела шёл пар. Лавр Петрович встретился с ней взглядом. Старуха улыбнулась ему негнущимся ртом. Лавр Петрович подумал, что он вовсе разучился видеть стыд. И виной тому его жалкое существование.
Из-за угла выплыла кривая вывеска винной лавки.
Лавр Петрович отвернулся. Пора было прийти в себя.
До бараков добрались за полчаса. Лавр Петрович, Босятка и двое ищеек не торопясь спустились на землю.
Подвода с солдатами остановилась рядом.
– Кто главный? – спросил Лавр Петрович.
– Я, ваше благородие, – отозвался коренастый прапорщик Вахрамеев. Был Вахрамеев сед и толст, как и Лавр Петрович.
– Почему я тебя раньше не заметил? – спросил Лавр Петрович.
– А я незаметный, – ответил Вахрамеев.
– Всё тут оцепить, чтоб вошь не проползла, – сказал Лавр Петрович.
– Стройсь, – негромко скомандовал Вахрамеев.
Солдаты стали вылезать из подводы, выстраиваться в шеренгу.
Лавр Петрович поискал глазами Босятку:
– Веди, давай.
Волоча непослушную ногу, Босятка пополз в проход между бараками. Лавр Петрович зашагал рядом. Темнело, от земли тянуло сыростью. Возле входов в бараки сидели нищие с тяжёлыми от вшей головами.
– Я как увидал, сразу понял: он, – шепелявил Босятка. – Весь как на бумажке.
Из кривых окошек слышались пьяные голоса. Лавр Петрович наступил в лужу, чуть не упал.
– Вот же ж… – выругался он.
Ищейки держались сзади. Второй шёл неестественно прямо, придерживая рукой живот.
– И вот чего ему всё неймётся, – шёпотом сказал он первому ищейке. – Солдат-то нагнали. Пущай бы они и арестовывали.
– Сам хочет, – шёпотом ответил первый ищейка. – Чтобы, значит, господину Бошняку нос утереть.
– А вот ежели, к примеру, мы его спымаем, – сказал второй ищейка, – нам тоже дадут?
– Чего ж дадут? – не понял первый.
– Тыщу рублёв.
– Держи карман, не порви кафтан, – усмехнулся первый.
За стеной пьяный голос фальшиво затянул:
Я пойду возьму кистеньИ наделаю делов…
Лавр Петрович с Босяткой остановились на углу. Босятка указал на дальний барак, что стоял у глухого забора. Дверь была открыта. На верёвке, протянутой меж крышами, висел фонарь, огонёк едва теплился за чёрными от копоти стёклами.
– Вон, где дверца, – сказал Босятка. – Там сейчас.
– Ничего не напутал? – поглядел на него Лавр Петрович.
– Вы с опаской к нему… – сказал Босятка. – У него это… Ручища и пистолет заряженный… А целковый когда?
Лавр Петрович покосился недобро:
– Ты, морда, отечество за целковый купить хочешь?!
Босятка поглядел растерянно.
– Как же-с… – пробормотал он. – А обещано было…
– Давай я тебе в уплату… ноздри порву? – предложил Лавр Петрович.
Босятка попятился.
– Ноздри – это много, – сказал. – Это я вам ещё должен останусь.
Босятка уронил костыль и вприпрыжку припустил в сгущающуюся темноту.
Лавр Петрович достал пистолеты, глянул на ищеек:
– Пистолеты у всех готовы? Порох не сырой?
Первый ищейка усмехнулся и вынул свой пистолет из рукавицы. Второй вытянул из-за пазухи старую длинную саблю.
– А пистулина где? – спросил Лавр Петрович.
Второй ищейка хмуро подышал на ржавый клинок.
– Как ты ей махать собрался? – спросил первый ищейка. – В бараке?
– Пуля – она раз, и нет, – сказал второй ищейка. – А сабелькой махай и махай – хоть в бараке, хоть в буераке.
Лавр Петрович покачал головой:
– Пошли.
Грязь чавкала под ногами. За стенами ничего, кроме неба, видно не было.
Дойдя до дверного проёма Лавр Петрович осторожно заглянул в барак. Из темноты в ноздри ударил тяжёлый запах.
– Ну и вонь, – прошептал.
Лавр
