Даже приятно будет вспомнить те благословенные времена, когда из всего ухода можно было обходиться одним умыванием.
– Спасибо, – серьезно ответил он. Вскинул голову, как будто что-то вспомнил. – Я совершенно забыл, что женщинам нужны притирания и косметика. Завтра я дам вам денег на хозяйство, возьмите из них, сколько надо.
– Хорошо, спасибо. – сказала я.
Что, спрашивается, на уме у этого человека? То гадости говорит, то, вот, сходи за косметикой и ни в чем себе не отказывай… Видимо, все это отразилось у меня на лице, потому что Ксандер усмехнулся, но не зло, а как-то задумчиво.
– Все же я обещал заботиться о вас, а обещания надо выполнять.
Обида скрутилась внутри колючим комком.
– Вы обещали не мне, и если это обещание – единственная причина, которая держит вас рядом со мной, обойдусь без вашей заботы!
Да что же такое, вроде бы эмоции поутихли, а сейчас я снова готова разреветься! Что мне до того, почему этот человек – недобрый, с острым языком – остался в моем доме? Да пусть катится, мне же легче будет!
– И без притираний с косметикой обойдусь!
– Как ни странно, в этом я больше не сомневаюсь, – все так же задумчиво произнес он и взял в руки зелье, изучая его.
У меня упало сердце – догадался! Точно догадался! И как я ему объясню?
Но Ксандер не стал задавать вопросы. Посмотрел зелье на просвет. Вынул пробку, понюхал. Капнул на палец, растер, снова понюхал, лизнул.
– Насколько я могу судить, в этом пузырьке ровно то, что на нем и написано. Зелье для укрепления сил. Так с ходу не сказать, насколько оно эффективно, но похоже, что сделано правильно.
– По крайней мере никого не отравит? – не удержалась я.
– Не отравит. – Ксандер точно так же изучил два оставшихся пузырька, поставил их на стол передо мной. – Можете отдать их Руби. Кровотечение я бы остановил мгновенно, но раз она настаивает… К тому же, чтобы восстановить нормальный состав крови, все равно понадобятся время и зелья. Ничто не возникает из ниоткуда. – Он усмехнулся. – Как удачно, что в «вечном ящике» сохранились именно они.
– Да, очень удачно, – сказала я, хлопая ресницами. – Пойду унесу их Руби, пока она не легла спать. И вы тоже ложитесь. У вас наверняка был тяжелый день.
– Погодите. Вы спросили, что держит меня рядом с вами. Нет, не только обещание. Уже не только.
Его лицо и голос стали жесткими.
– Теперь это дело принципа. Если вы думаете, что ваши выкрутасы заставят меня отойти в сторону и освободить место для другого, – вы здорово ошибаетесь.
Я осторожно поставила зелья на стол – руки тряслись, и хотелось разбить склянки об голову этого… этого…
– Я ничего не думаю, – ровным голосом произнесла я.
– Совсем ничего? С чего-то же вы решили, будто я стерплю, что вы выставили меня из своей постели?
Значит, правда не хотел устраивать скандал при слугах. Ну ничего, аргумент у меня есть. Увесистый аргумент.
– С того, что сегодня под моей постелью будет лежать топор.
– Так это же отлично! – зло рассмеялся Ксандер. – По народным поверьям, это верный способ зачать мальчика.
– Топором по лбу? А я думала, что дети получаются другим способом.
– А откуда вам, девице, вообще знать, как получаются дети?
Я фыркнула:
– Я вас умоляю! О чем, как вы думаете, девчонки шепчутся с подружками по ночам?
– Не знаю, я никогда не был девчонкой. – Он шагнул ближе. – Но намереваюсь узнать, о чем вы шепчете по ночам.
Казалось, между нашими телами повис разряд статического электричества, пробежался мурашками по коже, по спине.
– Топор, – напомнила я, прокашлялась.
– Думаете, он меня остановит? – Ксандер отвел с моего лба прядь волос.
Захотелось закрыть глаза и потянуться к его руке.
– Думаю, нет, – призналась я.
Он усмехнулся. Склонился еще ниже, так, что его дыхание скользнуло по моей щеке.
– Вы все же не так глупы, как пытаетесь казаться.
Как, пропади оно все пропадом, как он это делает? Еще пара прикосновений, поцелуй – щеки запылали, стоило вспомнить, как он умеет целоваться, – и я растекусь лужицей у его ног.
Вот только сейчас ему нужна не я, а подтверждение своего статуса мужа. А еще – убедиться, что он первый.
Первый ли? Самой бы знать. Впрочем, какая разница? Едва ли в свой единственный день супружеской жизни Алисия бы успела наставить мужу рога, а мне и вовсе было не до того. Так что измены не произошло точно, а что было до свадьбы, Ксандера не касается.
Я выпрямила спину.
– В моей постели нет других мужчин. Не помню, были ли, но сейчас – нет.
– А записка? От кого она?
Я покачала головой.
– Я больше не пущу на порог этого человека.
– Боитесь за него? Значит, он вам дорог.
– Не за него. Он – единственный сын, и мне жаль его мать.
Надеюсь, в столице много вдов с подросшими сыновьями, и я не подставлю Айгора. Гаденыш заслужил, конечно, чтобы ему начистили морду но… Люция.
И что я буду делать, если он и в самом деле украл браслет? Прекрасно зная, что просто купить такой же и притвориться, будто ничего не случилось, не получится? Почему не боится, что я пожалуюсь мужу и тот сотрет его в порошок? Или здесь запрещены поединки, по-настоящему запрещены, а не как когда-то у нас – строгость закона компенсируется необязательностью его исполнения?
– Значит, когда он лезет в спальню к чужой жене – мужчина, а как отвечать за свои проделки – маменькин сынок? – Ксандер помолчал. – Но бог с ним, я все равно узнаю. Вернемся к вам. Вы испытываете мое терпение. Не стоит, не такое уж великое у меня терпение.
– Вы, конечно, сильнее, и можете… Можете заставить или «воспитывать». – Я сглотнула.
Как уживались в одном человеке тот, что с горькой улыбкой прятал в карман артефакт, защищающий, но – как я теперь понимала – не защитивший беременность, тот, что, откровенно веселясь, предлагал поделиться чаевыми, заработанными на кухне, и этот – жестокий хищник, который вот-вот потребует свою добычу?
– Не знаю, смогу ли я полюбить вас, – продолжала я, собрав всю свою смелость. – Не буду врать – не знаю. Но вы можете провести жизнь рядом с женщиной, которая искренне вам благодарна, уважает вас и заботится. С той, что ляжет в вашу постель если не с радостью, то без страха. А можете – с той, что ненавидит и содрогается от омерзения, когда вы к ней прикасаетесь. Решать вам.
Он замер, очень внимательно на меня глядя, и по лицу его совершенно ничего невозможно было прочитать. Наверное, потому что он был слишком близко,
