ряды лавок, установленных напротив возвышения, на котором уже стоял стол, а рядом две длинные лавки. Эти места были для них, для правительства: для Трубецкого, для него, Пожарского, для Минина. И для дьяков тоже, ведающих письмом.
Палата стала быстро заполняться земцами, атаманами, казаками. Стало шумно. Задвигались, заскрипели лавки. Палату огласили грубые сильные голоса, послышалось приглушённое шарканье подошв… Громко застучал чей-то посох, какого-то из святителей.
И мимо них, Пожарского и Волконского, прошёл архиепископ Арсений, из греков, осевший здесь, в Москве. Приехал сюда он уже давно, от бескормия в его родном Эласоне, что расположен в Фессалии. И здесь он нашёл всё: вторую родину и место, в Архангельском соборе, в Кремле…
Наконец шум стал вроде бы затихать.
И Пожарский объявил открытым Земский собор.
В палате стало ещё тише. Все они не были готовы вот к этому, к тому, чтобы осознать, что они сила. Они были победителями. Всех их объединила эта сила, всех возвышала и пьянила.
Тишина затянулась…
– Дмитрий Михайлович, давай дальше, – зашептал Кузьма, не поворачивая головы в его сторону, поняв, что Пожарский волнуется. – Ставь первый вопрос. Он простой, решим быстро. Пусть разомнутся на нём. Не то передерутся на самом главном-то…
И как он ни старался, но обернулся в его сторону и незаметно подмигнул: мол, давай, старина!
– Товарищи, сегодня нам предстоит решить несколько задач! Первая из них: кого отправим в Польшу послами! И с каким наказом!
Его голос окреп, набрал силу. Он хотел было продолжить дело о посольстве в Польшу, но ему не дали этого.
Раздались выкрики со стороны сидевших отдельной группой атаманов:
– Давай выборы государя!..
– Царя надо выбирать, а не басни травить!.. Ставь вопрос об этом!
Кричали казаки. Кричали и стрельцы, увлечённые ими.
Казаки не давали вести собор дальше. И Пожарский сел обратно на своё место: решил посоветоваться с Трубецким и Мининым.
– Ну что? – спросил он их.
Кузьма красноречиво развёл руками: мол, куда денешься. Трубецкой тоже не стал возражать против того, чтобы перейти к самому главному.
– Ради этого и собрали Земский собор! – прошептал Юдин.
Пожарский снова встал, вышел вперёд, к передним рядам. Остановился.
Крикуны замолчали, ждали, что будет дальше.
– Ставлю на голосование: кто за то, чтобы приступить к вопросу о выборах государя? – громко объявил он. – Прошу поднять руки!..
В задних рядах взлетел лес рук.
Дьяки собрались было считать. Но на них зашикали атаманы и казаки: всё было ясно и так.
В передних же рядах, среди бояр и окольничих, стояла всё та же тишина.
Пожарский заметил краем глаза, что Волконский сидит, потупив взгляд, не то разглядывает что-то на полу, не то смотрит на свой кафтан. Затем князь Григорий обернулся, что-то сказал Борису Лыкову. Тот кивнул в ответ головой: мол, так-так…
Среди них, бояр и окольничих, прошла какая-то подвижка. Они, похоже, уже о чём-то сговорились. Теперь же окончательно сбиваются в группу. Ещё, ещё раз, и мы выступаем. Так было написано на их лицах, так говорили их действия.
– Хорошо. Приступаем к вопросу об избрании государя, – объявил Пожарский, подчиняясь решению Земского собора.
– Даёшь государя и великого князя! – раздались крики из кучки атаманов.
Их поддержали казаки, которые толпились у дверей. А там дальше, за ними, в проёме двери была видна сплошная масса голов. И каждый мыслил что-то там своё. Свою искал там каждый правду, отстаивал её, готов был драться за неё…
– Трубецкого! – тут же поставили на голосование казаки свою кандидатуру.
– Ну, его нам только и не хватало, – тихо процедил кто-то сквозь зубы недалеко от Пожарского.
Князь Дмитрий глянул туда, посмотреть, кто бы это мог быть.
На него взирал дьяк Петька Третьяков. За ним виднелась фигура Волконского, а дальше маячил Григорий Ромодановский.
И он, Ромодановский, тоже посмотрел на него, на Пожарского.
Князь Дмитрий так и не понял, кто это сказал. Но он понял, что против Трубецкого многие из дворян, не говоря уже об окольничих и боярах. Те-то никогда не пропустят Трубецкого к венцу…
– Трубецкого-о! – покатилось по морю голов в палате к двери. И там, подхваченный в коридорах, этот крик выметнулся на простор площади перед дворцом.
С самого начала Пожарскому было ясно, что казаки хотят посадить на Московский престол своего воеводу.
И он заметил, как лицо Трубецкого, сначала ничего не выражающее, стало вытягиваться. На нём появилась улыбка, торжествующая. Затем оно приобрело отеческую приветливость. И в то же время на его простоватом лице появился оттенок высокомерия…
И тут же у Пожарского мелькнула мысль, что дело не в Трубецком, а в том, что за ним стоят казаки. А те-то ясно, почему хотят видеть его на царстве. Чтобы и дальше жить так же вольготно, как и в Смуту. Делать набеги по волостям, грабить посадских. Жить на их счёт, играть в зернь, пропивать награбленное… Но это никого из бояр и дворян не устраивало и не устроит. И они будут бороться против этого. А значит – против Трубецкого… Опять пойдёт раздор, прольется кровь. И всё пойдёт по кругу…
Князь Дмитрий не успел додумать это, как тут, в палате, против кандидатуры Трубецкого резко выступили сообща бояре и окольничие. Их поддержали с чего-то земские выборные. И казаки, удивительно, как малые дети, как будто играли сейчас на выборах в какую-то забавную игру, легко согласились с этим, тут же отказались от своей кандидатуры…
На этом закончился первый день. В конце этого дня Пожарскому удалось провести кое-какие мелкие дела, касающиеся собора, государства.
* * *
Новый день собора начался опять с криков. Когда крики несколько стихли, с места, от казаков, поднялся громадный ростом атаман. Он поводил из стороны в сторону неповоротливым торсом, как будто устраиваясь покрепче встать на земле.
– Давай, Медведь, давай! Предлагай нашего! – понеслись со всех сторон казацкие насмешки.
Казаков явно забавляла процедура выборов. Можно было покричать, показать свою волю, значимость, что вот, мол, и они, простые казаки, имеют свой голос. И с ними считаются здесь, и не где-нибудь, а в самой Москве, в кремлёвских палатах.
– Раз нельзя Трубецкого, – басом задышал Медведь, разводя руками над рядами казаков, как будто прикрывая их. – Тогда мы предлагаем Маринкина сына!..
– Маринкина сына дава-ай! Маринкина сына-а! – завопили сразу же казаки, поддерживая атамана.
Крики снова вырвались через открытые двери палаты наружу. Прокатившись по лестницам и рундукам, они отозвались воплем толпы, собравшейся на площади перед крыльцом дворца.
Но такого уже не выдержали бояре и окольничие. До сих пор они сдержанно взирали на излияние воли народа, который хочет одновременно счастья и свободы.
– Не-ет! – теперь раздались выкрики с их стороны.
Их опять поддержали выборные земских из разных городов.
