от твоих, мои друзья — приличные люди. И не поют!
О да… Как оказалось, его друзья орут как сумасшедшие.
И эти засранцы меня заразили.
Никогда не думала, что хоккей — такая азартная игра.
После того как мне объяснили правила, я из принципа стала болеть за команду-противника. И втянулась!
Бергман меня еле угомонил. Раевский, который тоже пришел поболеть, ржал надо мной в голосину, когда я вопила:
— Да дай ты ему клюшкой по шее! Там у него все равно ракушка!
Я накричалась так, что к концу матча сипела.
Зато команда, за которую я болела, выиграла!
Сгрузив меня у дверей квартиры, Герман покачал головой:
— Тебе нельзя в люди.
— Ты сам этого хотел, — прохрипела я, прикидывая, есть ли у меня дома хоть что-то, что спасет мой голос к утру. — Кошмар, а нам ведь завтра в консерваторию…
— Ты, что, и там поешь? — ужаснулся Герман.
— Очень смешно. Если ты забыл у моей троюродной племянницы отчетный концерт, — проворчала я, тычась ключом мимо замочной скважины. Надо было пить меньше пива… Почему я об этом не подумала раньше?
— А она с чем концертировать будет? — с подозрением спросил Бергман.
— Со скрипкой. Так что тебе должно понравиться.
Да что ж такое-то? Какая неуловимая замочная скважина. Прям Гудини.
— Левина, чего ты там возишься? — с тяжким вздохом Гера перехватил у меня ключи.
И меня торкнуло от прикосновения горячих сильных пальцев.
Не в эротическом плане, а на каком-то другом уровне.
Я стушевалась и быстро распрощалась с Бергманом. И долго стояла, прислонившись спиной к входной двери и стараясь успокоить сердцебиение.
И вот лежу я в постели и думаю, что договор с Германом надо бы разорвать.
Потому что, походу, случилось страшное.
Я втрескалась.
Глава 35. Провокация
К моему глубочайшему сожалению, к утру лёгкая тахикардия при мыслях о Бергмане не испаряется вместе с пивными парами.
Поэтому я злая на себя, на весь свет и больше всего на Геру, что не очень логично, но где логика и где влюблённая женщина?
Я же взрослая, умная, самодостаточная!
Как это могло произойти со мной? Взять и наступить на грабли, на которые до меня наступали сотни раз!
При воспоминании о синей деве в дверях Бергмана и куче телефонных номеров в вазочке, меня корёжит, как беса перед крестом.
Он старше меня, имеет мерзкий характер, ядовитый язык и порочные наклонности.
Мстительный, самовлюблённый, и его мама — Роза Моисеевна.
Полный набор отвратительных качеств.
И что?
Посмотрите на Яну Левину. Она почти готова возглавить клин летящих по осени к Бергману баб!
Разумеется, во всем виноват именно Герман.
А нечего было подсовывать мне контракт, ставить на место Лосева, выбирать подарки Артемьеву и руки распускать. И не только руки.
Мерзавец и подлец.
Уверена, если бы Бергман тогда меня не продинамил, я бы разочаровалась в нём в ту же ночь. Сто пудов, он не только капает мылом на кафель, но ещё и крошит в постели, и занимается сексом в скучной миссионерской позе.
Блин, нельзя думать о Бергмане и сексе в одном предложении.
Организм, бомбардируемый гормонами, намекает, что неплохо бы убедиться в окончательной скучности Геры опытным путём. Для верности раза три, потому что ухваченный мной на Ленинской оргазм предрекает мне некие приятные перспективы.
Ну точно. Это вовсе не чувства, это банальная похоть. Янка, у тебя недотрах, который постоянно усугубляется Бергмановскими поползновениями.
Снимем симптомы, и все пройдёт.
Дело совсем не в его глазах, губах, голосе и широких плечах. И точно не в чувстве юмора. И мне совершенно не интересно, сколько он знает историй про кровавые бриллианты, какой джаз он любит слушать на виниле по вечерам, и как он играет на скрипке.
Решено.
Чтобы не нажить тяжелых осложнений от легкой инфекции, ни за что не давать Бергману. Будем вышибать клин клином. Сейчас распутаюсь с субботней встречей и найду себе самца.
Я накручиваю себя все сильнее, потому что если перестану злиться, то заскулю.
Хреновое это дело — влюбиться в тридцатник.
Это в двадцать ты пленяешься его накаченным торсом, модными джинсами и способностью кому-нибудь втащить, а как только объект страсти делает что-то не так, розовые очки спадают, и ты устремляешься к другому.
В тридцать влюбиться — это жопа.
К такому скорбному выводу я прихожу, пока натягиваю чулки и рисую лицо.
Приехавший за мной Герман прищуривается, подавая мне пальто:
— Решила идти ва-банк?
— О чем ты? — сварливо переспрашиваю я, придирчиво разглядывая себя в зеркало.
Несмотря на все решения в отношении Бергмана, я сегодня выгляжу на все сто. Мне жизненно необходимо, чтобы он видел, насколько я шикарна, и капал слюной.
Оттого что я не вижу в его глазах должного восторга, я раздражаюсь окончательно.
— Юбки длиннее не нашлось? — строго спрашивает Бергман. — Я видел, у тебя есть.
— Ну с твоей же стороны мне ничего не угрожает, — огрызаюсь я.
Герману это заявление не нравится, вижу по заигравшим желвакам.
А я сама не могу понять, зачем его провоцирую.
Я ведь изначально потащила Бергмана на этот отчетный концерт, чтобы мне было там не так тошно одной, и в большей степени в запале торга, пока мы делили, кто на какие сборища должен сопровождать.
А теперь я сижу рядом с ним и не могу расслабиться.
Напряжение такое сильное, что у меня сдают нервы. ПМС у меня скоро, что ли.
Думаю одно, говорю другое, делаю третье.
Еще вчера такого не было.
Внутри словно ощетинившийся колючками еж ворочается.
Когда, вручив цветы племяннице, мы выходим из зала, я ловлю взгляд Бергмана на одну из
