пехота псковичан!
Мы хлынули вперёд, заливаясь яростными криками, успев пробежать половину расстояния до стены, прежде чем с форта снова заговорили очнувшиеся от потрясения стрелки противника. Это было уже неважно. Ничего уже не было важно, кроме того пролома, в который вперился мой взгляд. Я не смотрел назад, не глядел по сторонам, а только бежал, толкая землю под себя, на пределе возможностей, не думая о выдержке и усталости.
Нырнув во всё ещё опускающийся на землю каменный туман, я метнулся к разорванной стене, выискивая лаз. Мимо вжикнула пуля.
— Гранаты! — откуда-то сбоку глухо прокричал сержант Бестужский.
«Ещё живой? — успел подумать я. — Молодец!».
В пролом полетели гранаты, а я глядел на чёрный провал, уходящий в глубь стены.
— Прекратить! Прекратить! — вопил я, и выждав секунд пять, и бросился вперёд, в темноту укрепления. — За мно-о-о-й!
Я оказался под стеной. Первая дверь. Не закрыта! Помещение. Караулка входа в башню. Пустая. Снова дверь. Никого. Ещё одна. Дёрнув дверную ручку на себя, я едва не лишился головы. Сразу две пули просвистели мимо, одна лишь сорвала кожу с моего виска. Я действовал по наитию, не думая, и не рассуждая. Выпад, тело распростёрлось в немыслимом прыжке, правая нога впереди, колено согнуто, левая толкнулась вперёд. Рука уже колола, прежде, чем я вновь ощутил опору. Солдат застыл, тщетно хватая воздух с пробитой насквозь грудью. Я рывком высвободил саблю, тотчас принимая удар второго противника в шестую защиту. Он оказался слишком близко, и мне удалось садануть его по зубам чашей гарды. Тот зашатался. Снова укол, не разгибаясь после выпада, в пах. И мулинет снизу-вверх, разрубая ему лицо.
«Это псковская пехота, твою мать!» — хищно прорычал я, ни то в голове, ни то наяву.
За спиной топали десятки башмаков, рвущихся в рукопашную солдат. Я мчался, не помня себя, забыв о заправленном за пояс пистолете, выпрыгивая за каждую дверь, будто голодный или даже бешеный зверь, снова и снова разя ошеломлённого врага.
— Алексей! — кричал взмыленный словно конь Арсений. — Алексей!
— Тихий? — удивлённо спросил я, оглядывая его с ног до головы. — Живой?
— Не ждал, да? — спросил он, и я почувствовал в его голосе разочарование.
— Да не в этом смысле…
— Так точно, — сухо ответил он, продолжив доклад. — Башня занята. Мы блокировали три яруса. Доступа на верхнюю площадку нет, там уже человек пятьдесят стрелков, носа не высунуть.
Только после его слов, я осознал, что не помнил последних минут боя.
«Что я делал? Где был? Какие приказы отдавал? Всё как пеленой затянуто».
— Так… Организовать дозоры…
— Сделано.
— Что видно? Подкрепление скоро здесь?
— Похоже, не будет подкрепления, — устало ответил Арсений, садясь прямо на пол, отбросив субординацию.
— Как это понимать? Объяснись, — отрывисто отчеканил я.
— Вон бойница… — зло прошипел он. — Можешь сам полюбоваться… Они уходят.
Оставив на потом воспитательную работу, я прильнул к бойнице. Валы, что мы с таким трудом сдерживали уже были в руках кирасиров и драгунов. А на горизонте… далеко-далеко… клубилась пыль… отступающих порядков нашей армии.
— Мы же взяли стену, — ошеломлённо прошептал я.
— Я тоже ничего не понимаю, — признался Тихий. — Видно хорошо им там… дали…
— Ждем, — бросил я, совладав с волнением.
— Чего ж ещё остаётся, — хохотнул Арсений.
— Отставить истерику! — прикрикнул я. — Расставить посты! Доложить сколько пороха осталось!
— Нисколько, — ответил сержант, совершенно не проникнувшись моим командным тоном.
— Лёша, всё… — тихо добавил он, подняв на меня взгляд. — Отвоевались.
— Разберёмся, — процедил я, с ненавистью глядя на сержанта.
Время шло, а нас не спешили штурмовать. Противник медлил, сознавая своё превосходство. На исходе второго часа, меня позвали на нижний ярус.
— Там парламентёр, Алексей Андреевич, — отрапортовал запыхавшийся солдат. — Спрашивают вас… ну, то есть главного.
— Ну, пойдём, — буркнул я, увлекаемый стрелком за собой.
Мы шли вниз. Очень долго шли. Я словно впервые видел помещения, которые сам и прошёл ранее, притом первым. Приходилось то и дело перешагивать, а иногда и перепрыгивать через трупы. Я так и не свыкся с мыслью, что можно наступить ногой человеку на грудь, даже мёртвому, хотя служил вот уже пятнадцать лет. Лежали и наши и чужие. Чужих было больше, чему я не мог не радоваться, пускай и сознавая, что теперь это не имеет ровным счётом никакого значения. Мы остановились в караулке первого этажа. Здесь было тесно. Десяток аркебузиров держали на прицеле изрешечённую многочисленными залпами, ставшую ветхой дверь. Я остановился радом с ней, возле стены, держа саблю наготове.
— Капитан Алексей Яровицын, готов слушать.
— Хорошего дня, капитан, — ответил вкрадчивый голос. — Ваши люди верно голодны?
— Мои люди полны решимости и задора, — деланно хохотнув, заявил я. — Вас их чаяния не касаются.
— Ну, почему же… — прозвучало после небольшой паузы. — Вы же в моём форте, капитан. А как гостеприимный хозяин, я должен проявить участие. К чему страдать солдатам? Они храбро сражались, их судьба ничем не омрачена, ведь они исполняли приказы… тех, кто вас бросил.
Он замолчал. Я хотел было сказать что-то дерзкое, о том, что это тактический маневр, и мы скоро всех тут размажем, но язык не повернулся так глупо врать. И он, и я понимали суть сложившегося положения.
«Нас не будут штурмовать. Они будут держать нас взаперти неделю, максимум две, а потом мы выйдем сами без единого выстрела. Подкрепления не будет. Обоза нет. Мы — мертвецы».
— Я не услышал вашего имени, — заговорил я, приготовившись к, вероятно, самой сложной шахматной партии в жизни.
Он помолчал и это молчание было красноречивее любых угроз.
— Дементий Лапиньский. Командор форта Корвник.
— Дементий, о чем конкретно вы хотели поговорить?
— О вашей сдаче, разумеется, — ответствовал голос за дверью. — Вы окружены. Шансов нет. Но я уважаю солдатскую доблесть. Вам удалось меня удивить. Я предлагаю почётную сдачу.
— На каких условиях?
— Жизнь, — коротко ответил Лапиньский. — Очень выгодные условия, так?
— Гарантии? — сухо осведомился я.
— Давайте не будем играть, Яровицын? Вы же всё понимаете… С каждым часом предложение будет хуже.
Я это действительно понимал. Как и то, что живыми, мы из этого форта не выйдем никогда. Поларния славилась на весь
