Шведова не покидало волнение. Он впервые почувствовал, что товарищи, не высказывая этого вслух, единодушно признали его своим руководителем. Вряд ли дело сводилось к личному обаянию. Скорее, было безграничное доверие к нему, как к представителю большевистской партии. К нему пришло чувство ответственности не только за порученное дело, но и за каждого из тех, кто сидел рядом с ним, и за тех, кто еще придет в их ряды...
Оберштурмфюрер не находил себе места. Накануне его вызвал новый начальник СД гауптштурмфюрер Гейдельберг. Собственно, Гейдельберга он знал прекрасно. Длинный, сутулый счастливчик в очках работал под началом Графа, когда СД руководил Моор. В январе Гейдельберга вызвали в Берлин. Возвратился он с приказом о назначении его начальником СД вместо Моора, которого перевели в другой город.
Шеф разговаривал с Графом корректно, не повышая тона. Здесь присутствовал переводчик Вибе, которого Гейдельберг оставил при себе, хотя сам понимал по-русски.
— Уважаемый коллега,— начал шеф вкрадчиво.— Не кажется ли вам дерзким поведение жителей такого тихого городка, как Юзофка? Вы помните слова фюрера? Наш руководящий принцип должен заключаться в том, что восточные народы имеют только одно-единственное оправдание для своего существования — быть полезными для нас в экономическом отношении.
— Господин гауптштурмфюрер, мы каждый день ловим бандитов.
— Я познакомился с некоторыми делами. Хорошо, что обезврежены потенциальные враги великой Германии. Но за что агенты едят хлеб, если уничтожаются линии связи, опоры электропередач, склады с горючим? К нам поступают жалобы от командования о краже оружия и обмундирования с военных машин. А вот донесение моего личного агента из лагеря: какая-то машина приезжала за пленными. По документам — их взяли на допрос. Но почему-то они к нам не попали. У нас вообще никто о них ничего не знает. И последнее. Пока последнее,— повторил шеф, вставая.— Эти бумажки! Я им лично не придаю решающего значения. И все же их не только пишут от руки, но и печатают на машинке, даже на стеклографе.
— Двое схвачены — Саламатников и Ванцай. Не думаю, что за ними стоит организация. Что касается остального — поставлю всех на ноги.
— Докладывайте мне о каждом выявленном случае. В городе должно быть тихо. Германии нужны уголь и металл. Что предписывал «план Барбаросса»? Своевременно занять важный в военном и экономическом отношении Донецкий бассейн. Доблестная армия фюрера выполнила эту задачу. Мы обязаны заставить восточных рабочих добывать уголь и плавить металл на нужды освободительной войны,— сказал Гейдельберг и выпятил грудь.— Нам. оказана высокая честь.— Он открыл коричневую папку и, указывая пальцем на заголовок, спросил: — Вам, надеюсь, известен этот приказ фельдмаршала Кейтеля? О подавлении коммунистического повстанческого движения. Пункт «а». «Каждый случай сопротивления немецким оккупационным войскам, независимо от обстоятельств, следует рассматривать как проявление коммунистических происков». Пункт «б». «Чтобы в зародыше подавить эти происки, следует по первому поводу принять самые суровые меры для утверждения авторитета оккупационных властей и предотвращения дальнейшего расширения движения. При этом следует учитывать, что на указанной территории человеческая жизнь ничего не стоит, и устрашающее воздействие может быть достигнуто только необычайной жестокостью. В качестве искупления за жизнь одного немецкого солдата в этих случаях, как правило, должна считаться смертная казнь 50—100 коммунистов. Способ приведения приговора в исполнение должен еще больше усилить устрашающее воздействие». Это инструкция к действию, господин обер-штурмфюрер... Хайль Гитлер!
Идя к себе, Граф мысленно чертыхался. Приказал секретарю вызвать начальника полиции Шильникова и председателя городской управы Петушкова. «Опять придется накачивать их,— подумал он.— А что предложить конкретно? Ни шахты, ни заводы в строй не вступают. Эти проклятые листки призывают население саботировать все наши мероприятия... Хотя бы какую-нибудь ниточку иметь! Русских нужно дразнить пряником, тогда они родную мать выведут на чистую воду. Расстрелы не помогают. Идеей тоже не увлечешь...»
Граф выдавал себя за знатока русской души и советских порядков, однако о людях судил по отщепенцам. О, если бы он знал Шведова, Вербоноля, Доронцова, их товарищей!
2
Андрей Андреевич еще дважды подъезжал к воротам лагеря смерти и забирал пленных по спискам, переданным Саблиным. Их переправили на шахту «Пролетар» и передержали некоторое время в квартире Новикова.
В третий раз спасенных отвезли в город. И вдруг от Мужика пришло сообщение: немедленно прекратить поездки в лагерь.
К этому времени лазарет, находившийся в сожженном помещении заводского клуба, перевели в пустующие корпуса центральной поликлиники. В одном из них открыли больницу для гражданского населения, в двух других разместили военнопленных. Вначале немцы не придали серьезного значения инициативе врача Ковалева и бывших студентов медицинского института создать лазарет. В «Донецком вестнике» появилось письмо-обращение к жителям города и окрестных сел с просьбой помочь оборудовать госпиталь для раненых пленных, пожертвовать постельные принадлежности, белье, посуду, продукты питания. Откликнулась каждая семья, ведь у всех кто-нибудь из близких и родственников воевал на фронте.
Заведующий здравотделом Чаругин утвердил Ковалева начальником лазарета. Туда приняли на работу четырнадцать врачей, младший медицинский персонал состоял из военнопленных. В лазарет перевели Быльченко. Он быстро сошелся с пленным Илларионом Волоховым, служившим во внутренней охране.
Врач Ковалев пытался всеми возможными способами облегчить участь пленных. Мечтал весной засадить луком, щавелем и другими овощами свободный участок земли на территории поликлиники. Больные и раненые свободно передвигались из палаты в палату, общались друг с другом.
Вербоноль встретился с Быльченко. У них произошел обстоятельный разговор о совместных действиях по спасению пленных.
— Обещают помогать Волохов и санитарка Тамара,— сказал Даниил Иванович.
— Познакомь их с нашим связным Емельяном,— предложил Андрей Андреевич.— Он придет к тебе. Высокий, усатый, в шляпе. Сразу узнаешь.
Тамару, худенькую женщину с карими глазами, Волохов не раз видел возле лагеря. Она словно кого-то поджидала, ходила бледная, нервно кусала губы. Волохов проследил за Тамарой и узнал, что она живет в доме во дворе поликлиники. «Может, муж или брат в лагере?» — подумал он и указал на нее Быльченко. На следующий день Даниил Иванович увидел Тамару в вестибюле с метлой и ведром в руках.
— Прости,— обратился он к санитарке.— Я без дипломатии. Тебя видели возле лагеря. Не родственника ли ищешь? Может, помощь нужна?
— А там все мои родственники,— ответила женщина с вызовом.— Но всем не поможешь.
—
