обидняков:
– Анна Устиновна попросила меня доказать подложность завещания вашего батюшки.
– Вот как? Просто попросила?
– Нет, не просто. В обмен на причитавшуюся ей долю наследства.
Аглая Петровна остановилась и внимательно посмотрела на меня.
Ветер усилился и с каждой минутой становился все холоднее; ветви яблонь, теряя листья, гнулись под его ударами.
Девушка отвернулась от меня и пошла дальше по хрустящим камням садовой дорожки.
В молчании мы вошли в беседку.
– Я вот что хочу вам рассказать, – Аглая Петровна села на скамейку. – После смерти отца нас постигло почти что разорение, и жизнь наша изменилась полностью. Вы правы: в пятнадцать лет потерять родителей очень страшно. Но смерть Миши – она еще ужаснее…
Она запнулась, но затем, закутавшись поплотнее в свою шаль, проговорила:
– Я сомневаюсь в том, что Барсеньевы погибли от холеры. Пожалуй, это именно то, что я хотела бы сказать человеку, который их хорошо знал и ценил.
Беседка жалобно скрипнула от очередного порыва студеного ветра.
– Зачем я вам это говорю? Не знаю… Но это так несправедливо! И так страшно! Я будто теперь каждую минуту хожу по краю пропасти. Знаете, как бывает: стоишь у темной воды колодца, смотришь туда, вниз, и все хорошо вокруг, тепло и светло, и люди шумят, и птицы, а внизу – только ледяная вода и черная бездна, – девушка говорила это таким размеренным и спокойным голосом, что мне вдруг стало не по себе.
Я вздрогнул:
– Я хочу знать правду не меньше вас, Аглая Петровна…
– Боюсь, что я знаю правду. Мне от этого, поверьте, отнюдь не легче. Мне, быть может, и хотелось бы, чтобы правда об отцовом завещании и судьбе Барсеньевых открылась. Но я боюсь даже предположить, какую опасность для всех нас представляют князья и их подручные. Удивительно, что у кого-то все же возникает желание ввязаться в эту историю! Я надеялась, что это теперь – только наше проклятье… Впрочем, простите меня, – моя собеседница натянуто улыбнулась, – кажется, я наговорила вам много лишнего. По городу о любом пустяке всегда ползет куча слухов, и иные из них так действуют на нервы!.. Девичья впечатлительность! Не стоит любую безделицу принимать так близко к сердцу.
– Разве это безделица? – возразил я.
– Ах, давайте сменим тему! Вы, Марк Антонович, надолго в Москве?
– Я рассчитывал уехать через пару дней, ведь, помимо некоторых поручений и забот здесь, мне нужно закончить дела Анны Устиновны и в нашем родном городе. Однако не исключаю, что этот мой приезд в Москву – не единственный.
– Вы все же решили не отступать?
– Я довольно сухой человек, Аглая Петровна. Сейчас я собираю необходимые бумаги и размышляю над всеми подробностями этого дела. Любые свои действия я буду соотносить с обстоятельствами и исходить из своих целей и интересов. Ничего лишнего!
Девушка поднялась и расправила на себе шаль:
– Здесь становится холодно. Думаю, нам стоит вернуться в дом. Сейчас подадут чай, и вам придется еще некоторое время пробыть в обществе моей матушки. Я с удовольствием показала бы вам альбом со своими акварелями или же сыграла бы вам на фортепьяно польку, вальс, котильон или лансье, дабы скрасить вашу скуку, но, в отличие от дочерей из дворянских семейств, не умею ни того, ни другого.
– Ну, так и я ведь не из графского роду! – усмехнулся я, предлагая Аглае Петровне свою руку и помогая ей выйти из беседки. – Да, конечно, образование я имею и в искусстве тоже немного понимаю, но эти развлечения не совсем мне по вкусу. Так что зачем вам напрасно смущаться? Однако, думаю, девушки, подобные вам, любят читать. Мне кажется, что я не ошибусь, если попрошу вас рассказать мне про последний прочитанный вами на досуге роман.
– А вот и ошибетесь! – наконец-то чуть улыбнулась Аглая Петровна, держа меня за локоть и шагая рядом со мной по дорожке по направлению к дому. – Нет, романы я, конечно, порой читаю, но не могу сказать, чтобы они меня как-то особенно воодушевляли. Это вот матушка от «чувствительной» литературы Ричардсона без ума, а я – совершенно другое дело. Меня это все совсем не трогает. Я, представьте, в детстве всегда мечтала стать ученым-математиком, а однажды, после какой-то особенно красивой церковной службы, мне захотелось стать… Знаете, кем? Ни за что не догадаетесь: архиереем! Потом, спустя несколько лет я, правда, узнала, что это, увы, совершенно невозможно. Ужасное разочарование для семилетней девочки!..
В теплой, укрытой от порывов ветра столовой действительно подавали к чаю блюда с пастилой и пирожками, вазочки с вареньем и корзинки, полные печенья и фруктов, а на середине стола, подбоченившись фертом, уже красовался начищенный до рдяного блеска исполин-самовар, источавший из себя жар, утробно булькавший и испускавший к потолку струйки пара, подобно сказочному огнедышащему чудовищу.
Через несколько минут к нам из кабинета спустились Корзунов с Надеждой Кирилловной. За столом они продолжили мило беседовать, всемерно выказывая друг другу всяческое почтение и предупредительность. Аглая Петровна же сидела напротив меня молча, лишь изредка поглядывая в мою сторону и будто размышляя о чем-то, совсем не касавшемся ни матери, ни словоохотливого и любезного приказчика, ни горничной, суетившейся вокруг нас с тарелками и блюдцами в руках.
После чаепития пришла пора откланиваться. Мы с благодарностями поднялись из-за стола и пошли собираться.
– Знаешь, дружище, – сказал мне Корзунов, которому я, уже шагая улочкой, погружавшейся в мрачную предгрозовую мглу, в двух словах рассказал о своем утреннем визите в Екатерининскую больницу, в гости к Шепелевскому, – может, и вправду ну к свиньям это завещание? Наследство это, а? Вот я молчал, но ты же сам мне сейчас об этом рассказал! Веришь ли, у меня предчувствие: не лезь! Забудь, выбрось из головы! Вокруг этого дела будто чума какая-то ходит, так зачем самому совать голову в петлю? Твое дело сторона! Живи своей жизнью, наслаждайся ею, пользуйся ей с толком и с удовольствием: хочешь – жуируй, кути и веселись, хочешь – торгуй, покупай-продавай, хочешь – женись, наконец! Вон, и девушка какая появилась на примете, – и он хитро подмигнул мне.
– Жениться – это дело, конечно, хорошее, – улыбнулся я в ответ, – но с деньгами-то оно всяко, понимаешь ли, сподручнее! Не за-ради музы, конечно, в эдакую передрягу влезать, но за свой собственный интерес! Да и кутить, как ты говоришь, с мошной все же веселее, а чтобы торговать, так тоже неплохо бы капитал заиметь, да покрупнее. Как раз моя история! Так что куда ни кинь…
– Ну, повадился кувшин по воду ходить… – пожал плечами Корзунов, плотнее запахивая ворот
