Самая большая трагедия войны: в подобных операциях впереди идут самые подготовленные, самые лучшие. Они же гибнут. А кто потом придет им на смену? Поневоле задумаешься: может, продолжать обстрелы в надежде окончательно сломить дух гарнизона без особых потерь со своей стороны?
Однако сколько времени на это потребуется? Испортится погода, и встанут на прикол дирижабли, да и ракеты будет сносить в сторону ветер. Еще повезло, что за последние трое суток воздух был почти спокойным, словно природа решила помочь осаждающим.
Лишь о желательной свадьбе не думалось совершенно. Не было у Командора привычки думать о личном перед важным делом.
– Рановато нам еще на штурм идтить, – осторожно высказался Шереметев.
Часть его корпуса, полки Преображенский, Семеновский, Суздальский и Смоленский, подошла еще позавчера. С ними были вызванные Командором Кротких и Калинин. Первый перед тем выполнял кое-какие поручения Флейшмана в Лифляндии, последний торчал в Риге, но что делать моряку по окончании навигации?
Банальной была и причина вызова. Дирижабли использовались все светлое время суток. Кабанову просто не хватало времени для прочих дел, связанных с осадой, а подготовленных пилотов было мало. Если точнее – то и не было вообще. Кроме выходцев из двадцать первого века, Петра с Алексашкой и еще пары человек из числа бывших флибустьеров.
– Надо артиллерии дождаться. Чтобы надежно, по всем правилам, – развил мысль новоявленный фельдмаршал.
Осадой руководил не он. До сих пор сиюминутные симпатии царя значили больше пожалованных званий. Да и кто вообще может считаться командующим в присутствии государя? Разве номинальным, а так – все советчики. В худшем случае – крайние при неудаче.
Наверно, потому Петр молчал. Взять крепость ему хотелось. Оконфузиться – нет. Пусть генералы сами решают, а он уже сделает на основании сказанного окончательный вывод.
Ширяев смотрел на Командора. Выполнить он мог любой приказ, но привык доверять мнению командира.
– Я за штурм, – наконец решился Кабанов. – Но при одном условии – в мои распоряжения не вмешиваться. Раз уж я начал, то мне и ответ держать.
– Быть по сему, – неожиданно быстро согласился Петр.
Утро было пасмурным и морозным. Но гораздо холоднее были взгляды нескольких обывателей, попавшихся Горну на его привычном пути к крепостной стене. Отношение к коменданту со стороны горожан портилось буквально по часам, словно он не защищал Нарву, а, напротив, пытался захватить ее.
За ратушей на одной из улочек случилось вовсе невообразимое. Из полуразвалившегося дома вдруг разъяренной фурией выскочила женщина. Возраст определить было трудно. Вроде не слишком старая, но растрепанные, непокрытые – о, ужас! – волосы были наполовину седы. Платье грязное, порванное в нескольких местах, хотя, судя по материалу, женщина когда-то принадлежала к зажиточной семье.
С каким-то утробным воем выскочившая бросилась на коменданта. С невероятной ловкостью женщина проскочила мимо солдат конвоя и с отнюдь не женской силой несколько раз ударила Горна большим кухонным ножом. Лезвие звякнуло о металл кирасы, отскочило. Лишь после этих звуков солдаты опомнились, набросились на несостоявшуюся убийцу, стали оттаскивать ее прочь. Она сопротивлялась так, что вчетвером не могли с нею справиться. Но наконец скрутили. Нож выпал. И тогда женщина метко плюнула коменданту в лицо.
– Убийца! Убийца! – выкрикнула она, обмякая после вспышки гнева.
Горн вытер слюну со щеки и повернулся к адъютантам:
– Кто такая?
– Это же Марта, – приглядевшись, ответил один из офицеров. Видно, женщина была не похожа сама на себя, раз узнать ее сразу он не смог. – Вчера бедняжка потеряла мужа и троих детей. Вот, наверное, и спятила, – добавил офицер.
– Спятила или нет, но она пыталась убить меня. Человека, волею короля поставленного комендантом Нарвы, – проскрипел Горн. – Посему – повесить!
– Но Марта – женщина… – как-то робко начал тот же адъютант. Возможно, чуть ранее увлеченный нынешней преступницей.
– Перед законом равны все, – твердо ответил Горн и посмотрел на защитника так строго, что последний поневоле умолк. – Выполнять!
Солдаты послушно поволокли Марту к Ратушной площади, на которой стояла переполненная виселица. Женщина не сопротивлялась. Видно, ей было все равно. Но и не шла сама. Висела, подобно кулю, чем вызывала вполне понятное раздражение вояк, вынужденных тащить ее.
Впереди защелкали выстрелы. Московиты начинали очередной день осады с привычной уже перестрелки.
Поднявшийся на стену Горн убедился, что дела обстоят точно так же, как вчера. Основные силы русских стояли в колоннах вне досягаемости выстрела. Пехота, кавалерия, орудия и ракетные установки в запряжках… Лишь одетые в белое стрелки сливались со свежим снегом, изредка выдавая себя дымком выстрела. Да, как и вчера, совершали перебежки в направлении крепости. Залегали поближе, дожидались, когда таким же образом подтянутся остальные, а там осторожно двигались дальше.
Горн по опыту знал, что близко стрелки не подойдут. Не свойственная солдатам осторожность вызывала в полковнике внутреннюю брезгливость, заставляла не принимать стрелков всерьез. Хотя их пули до сих пор приносили ощутимый урон и заставляли орудийные номера прятаться за дополнительными укрытиями.
Пули посвистывали и сейчас. Наблюдатели поневоле пытались втянуть головы в плечи, и лишь полковник стоял спокойно. Раненая рука скрыта под плащом, вид гордый и неприступный. Как сами стены самой мощной шведской твердыни в Ингерманландии.
Равномерный перестук где-то вдалеке оповестил о скором прибытии воздушного противника. Гораздо более грозного, чем наземное оружие московитов.
Старый и опытный воин Горн давно заметил: ракеты рассеиваются в полете. Попасть ими в конкретную цель невозможно. Разве что эта цель является целым городом. В противовес им дирижабли зависали над намеченной жертвой, и их бомбы обрушивались вниз с немыслимой точностью. И не было от них ни спасения, ни защиты.
Вот два чудовища не спеша поплыли под серым небом. При их пролете нервы некоторых солдат не выдерживали. Стыдно сказать – некоторые самовольно покидали стены, и даже те, кто оставался, бросались прочь от орудий.
Горн продолжал стоять на месте. Начальнику надлежит во всем быть примером подчиненным. Да и разве упадет с головы хоть волос без воли на то Всевышнего? А будет воля умереть – все равно не скроешься и не спрячешься. Так какой смысл суетиться?
Но все-таки внимание полковника отвлеклось. Он стал меньше смотреть в поле. И даже то, что цепь стрелков сегодня была более плотной и более короткой, как бы сосредоточенной на небольшом участке, прошло мимо сознания. А дирижабли медленно двигались вдоль стен, словно никак не могли выбрать себе достойную жертву.
Егеря двигались вперед осторожно, медленно, но неуклонно. Вначале, повинуясь недавно введенным офицерским свисткам, перебегала вперед одна часть шеренги. Остальные прикрывали их, при необходимости ведя огонь. Потом наступала очередь следующих. И так – пока все не сосредоточивались на новом рубеже. После чего движение возобновлялось опять.
