и высоким, чтобы совпадало с действительностью. Роман о любви к сапогам.
– Нельзя в битое зеркало смотреться, – сказал я зачем-то вслух.
– Ты ведь в него смотришь, – ответил он мне, с серьезным взглядом убирая зеркало за пазуху.
– Так я не верю в приметы, Юра. Хотя на войне во что угодно верить начнёшь.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Похмелье постепенно отступало, но пальцы рук замполита ещё мучились мелкой дрожью. Слух обострён и сумасшедше реагирует на все резкие звуки, бешено сокращая ненадёжное сердце. Ребята подшучивали над ним, но офицеру было не до шуток. И головная боль усугублялась выполнением поставленных задач, выходя наружу с едким вонючим потом.
– Стареете, товарищ замполит? – издевались молодые и наглые голоса.
– Это вы у меня при своём увольнении узнаете, – угрожал он.
– А что вы нам сделать-то можете? Мы по приказу министерства домой поедем.
– А я вам этот приказ читать не дам.
– Нас ротный с ним ознакомит, – дерзил Серёга.
– Тебя уволю в последнюю очередь, сержант. Уйди по-хорошему, гад, – пригрозил запустить своим сапогом офицер.
– Отстань от него, Титов, мал клоп, да вонюч. Ротному нажалуется, и отхватишь неприятностей за нарушение субординации, – прошептал на ухо Титову Герасимов.
– А ты умён, Гера. Субординация – мастурбация. Я, к примеру, слов таких не знаю, ну кроме последнего, разумеется.
Возвращаясь с позиций второго взвода, Титов смотрел на стремительно темнеющее небо. Опять захотелось плотно поесть, крепко уснуть и проснуться дома. Рядом у ног сержанта перебирал свои маленькие грязные лапы пёс Хаттаб. То тявкал, то скулил, заявляя о переменчивости своего собачьего настроения.
– Тише ты, псина! Я думал, ты разведчик, а ты – пособник своего однофамильца, – ругался на пса Титов. – И вообще, какого чёрта я с тобой разговариваю, ты не знаешь, а? Может, я уже с ума схожу? А что, такое бывает, если воевать долго без пельменей и сметаны.
– Тяв-тяв! – гавкнул пёс, словно согласился с жалобой сержанта.
Титов присел на корточки, закинул автомат на плечо и взял щенка на руки, прижав его к груди. Тот со всей собачьей радостью принялся лизать сержанту лицо, губы, нос.
– Отставить, – задирая подбородок вверх, смеялся Серёга. – Я ведь видел, как ты свою блевотину жрёшь.
Титов застал Скачкова на башне закреплённой машины. Боец аккуратно протирал от грязи «фару-луну», чудом уцелевшую после обстрелов.
– Саня! – крикнул сержант. – Где Макей?
– У себя, – ответил механик, – телефонирует. Весь вечер матерится и на бойцов орёт. Тебя искал, но я доложил, что ты пошёл пароль уточнять. А то сам знаешь, если не так ответишь – то в ухо даст!
– Там замполит с бодуна помирает, а взять ему негде. Но жить будет, он ведь проспиртован, как Владимир Ильич Ленин. Я Герасимова видел, он на «пиджака» бочку катит. Жалуется, что офицер тупой как пробка и не слушает дельных советов, потому как не по рангу, мол.
Саня сел на «ребристый», освещаемый тенью луны, и замолчал.
– Чего замолк? – спросил Титов, доставая из-за пазухи банку сгущёнки.
– Помнишь, Серёга, как разведчика в грудь снайпер снял? – спросил тихо Скачков.
– Ну и?
– Так вот. Как начнёт светать, за него мстить спецназ приедет.
– Как мстить? Чем мстить? Куда, блядь, мстить? – выругался в недоумении сержант. – Что, не хватило, что ли? Менты в плен попали, за них тоже мстить? Так тут вся война на мести к врагу, но мститьто по уму нужно. Танками, самолётами, а не третьим взводом пехоты. Все знают, что там снайпер, и вчера все знали, и всё равно полезли. Пацанов погибших не вернёшь, а новых потерять – так завсегда. Мы ведь русские, да?
– Чего ты стонешь, как баба? – упрекнул Скачков. – Тебя кто сюда звал? Отказался бы там на плацу, в части. Остался бы в казарме увольнения ждать. Снайпера всё равно мочить нужно. Ты вообще спасибо скажи, что этим делом спецназ займётся. Если бы не их погибший, то ты и я пошли бы гада выкуривать. А так – они только нашу «коробочку» просят. Ближе подвезти и пушкой пострелять, если понадобится.
– Считай уговорил, – спокойным голосом сказал сержант, протянув банку молока другу.
– То есть ты даёшь добро отцам-командирам? – блеснул улыбкой Скачков.
Стоя на «ребристом» и допивая сгущёнку, парни смотрели в ночное небо. Сколько раз глаза впивались в это звёздное пространство, а чувство обыденности не возникало. Молчали оба, передавая банку из рук в руки, уже давно не обращая внимания на далёкие звуки боя.
– Что это? – спросил еле слышно Титов. – Слева от Большой Медведицы язык белый видишь?
– А я давно внимание обратил, – ответил механик, – вот только сам не знаю, что это. И спросить не у кого.
На ночном грозненском небе виднелось небольшое пятно тусклого света. Будто кисть неизвестного художника начинала картину, но сломалась именно в этой точке. Или небо устало от бороздящих по нему бомб, мин и ракет. Протёрлось, как колено на старых джинсах, и готово порваться, ослепив нас яркими лучами декабрьского солнца. Это явление видели многие, но никто не знал, откуда оно взялось и куда исчезло.
– Спать пора, раз завтра снова война начнётся, – сказал уже с безразличием сержант.
– Может, и не начнётся, – спрыгнул с машины механик.
Казалось, и не спали вовсе. Просыпаться научились резко, от одного лёгкого прикосновения к плечу, без слов и лишнего шума. На улице равномерно работал двигатель БТРа. На башне всё тот же значок: ВВ. Сумерки медленно рассеивались, и выдвигаться нужно было именно в этот момент. В самый крепкий сон, до первых лучей восходящего солнца.
Людей у Макеева в комнате Титов видел впервые. «Более взрослые, может, одни офицеры?» – спрашивал себя сержант. Маскхалаты чистые, на головах тяжёлые сферы. Всего шестеро, но здоровые, сосредоточенные. Голоса басовитые, лица злые, каменные.
– Ну показывай, лейтенант, где убитых нашли? – уткнулись мужчины в карту на столе взводного.
– Вот в этой точке, на кладбище, – пояснял взводный, – рядом перекрёсток дороги. Там пробегала их группа. Я двоих снял. Кто-то ведь должен был отход банды прикрывать. Может, как раз ваш клиент? Мои наблюдатели сняли пулемётчика с чердака. Дом разрушен, там на перекрёстке они снова палили, но не по нам. Мы отходили уже в тот момент.
– Так, – скомандовал тот же голос, – броню оставляем, идём пешком. Возьми своих ребят. Самых шустрых. Зачистим квадрат, действуем по обстановке. Если нас срисуют, сразу отходим. Вы по центру, но сзади. Мы по флангам, но спереди. Ясно?
– Ясно, – ответил взводный.
Шли тихо, насколько это было возможно. Тройка спецназа вдоль кладбища, пехота по обочине вдоль дороги. На правом фланге дворами частного сектора ещё трое. На перекрёстке по центру что-то лежит. Что-то чёрное и большое.
Два пленных милиционера. Оба мертвы, у чеченца выколоты глаза и нет ушей. У русского почему-то сняли берцы и отрезали нос.
Со стороны консервного завода в небо взлетела осветительная ракета. «Как вовремя», – упав в грязь лицом, подумал Макеев. Оглядевшись назад, убедился, что остальные отреагировали так же. Впереди боец спецназа присел на колено и машет рукой, подзывая к себе группу пехоты. Макеев, Бригадир и Титов неуклюже подползли, больше опираясь на колени и локти, чем на подошвы своей обуви. Остальные заняли круговую оборону, слушая тишину, вглядываясь в медленно уходящую темноту.
– Видишь, стена как удачно упала? – спросил боец спецназа у взводного. – Прямо на колодец канализации.
Макеев секунды шарил глазами, пытаясь различить между грудой мусора остаток стены, и наконец заметил. Между асфальтом и стеной виднелась расщелина. Что-то мешало стене соприкасаться с дорогой. Когда бойцы подползли вплотную, то удивлению не было предела. Там кто-то установил домкрат.
– Так, пацаны, – шёпотом сказал тот же спец. – Теперь давайте вместе её аккуратно снимем с отверстия колодца. Только без шума.
С десяток рук схватились и напряглись что есть сил, сдвигая кусок стены в сторону. Чёрное овальное окно освободилось от навеса. Рядом лежал металлический люк. Парни замерли, прислушиваясь, склонив головы к горловине, пытаясь уловить малейшее шевеление внутри колодца.
Боец
