class="p1">– Вам, пожалуй, нужно к ограничителям, они все про всех знают, но лично я не советую…
– А какого рода документы? – От колонны отошла изящная девушка. Она улыбнулась незнакомке. – Название, действительно, ужасное… Я Лола, старший научный сотрудник Исторического департамента, то есть… Нас недавно переименовали.
– Я Валерия. Я занимаюсь… А, впрочем, не важно, чем я занимаюсь. Мой интерес к истории огромен. Мы можем поговорить где-то?
– Разумеется, пойдемте ко мне в кабинет. Вы иностранка? – Вэл кивнула. – Дайте угадаю. Что-то, как говорили в старину, восточно-европейское. Те страны сохранили свои подлинные названия в отличие от нас, ставших безликими… – Лола вздохнула… – Но… Карие глаза, темные волосы, непокорный взгляд – Вэл усмехнулась…
– А Вы на правильном пути.
– Неужели Сербия… Нет, Хорватия, а постойте! Румыния! – Вэл захлопала в ладоши. – Браво. Трансильвания, если быть точной. – Лола удивленно подняла глаза на незнакомку. – Заходите.
* * *
– Паршиво выглядишь.
– Ты тоже, старина!
– Они за нами наблюдают?
– Конечно, не откажут себе в удовольствии, вуайеристы проклятые!
– Ай да, господин писатель, где только понабрался?
– Я рад тебя видеть, Макс. Живым.
– А я тебя, приятель! Но как же надо было так встрять? А? К ограничителям! И скажи, что еще за хренов эксперимент? – Алекс хохотнул.
– Ну и наплакались они с тобой, чую… Наклонись. Нельзя, чтобы они слышали все… – Алекс что-то быстро шептал Максу на ухо, лицо того все больше мрачнело. За стеклом двое внимательно наблюдали за тем, что происходило в комнате.
– Я думаю, он готов.
– Ну что ты, София, ты его плохо знаешь.
Глава 26. Женщины, которые любят
О Ветре, Мраке и Снеге
Когда они вошли в Город, на небе уже воцарилась Заря. Сначала она взъерошила волосы крайнего путника, затем устроилась на пряжке его плаща.
– Я тоже безмерно рад тебя видеть, сестра! – Ветер бережно погладил пряжку и устремил взгляд вверх. – Да, я знаю, что произошло. Она ушла.
– Но куда? И зачем? – Мрак хмуро проследил за ласковым движением брата.
– На север. – Вздохнул Снег. Путь туда не близкий. И опасный.
– Но почему на север? – Не унимался Мрак.
– Она хочет помочь. Ведь человек помнит ее.
– А вдруг нет? – Ветер глубоко вздохнул, заставив трепетать ветви деревьев. – Ты прав, Снег. Она погубит себя, пытаясь спасти его.
* * *
Вэл огляделась и присвистнула.
– Учитывая мои знания о вашем этом Городе и о том, как именно здесь устроена жизнь, полагаю, что у вас в кабинете сокровищница.
– Почти никто не понимает ее ценности. Невежество служит отличной защитой. – Лола грустно улыбнулась.
– Но ведь есть те, кто понимает. И они придут.
– Не поверите, но я только что от них.
– Вот как? И что же Вы натворили?
– Если верить протоколу о моем задержании, связалась с антисоциалом. Извините… Это значит…
– Не объясняйте, я знаю, что это значит. Имела честь знаться с одним, как Вы говорите, антисоциалом.
– Вот это да. – Лола по-новому взглянула на свою гостью. – Так зачем же Вы здесь?
– Один человек в опасности, и я должна помочь, но мначала я бы хотела проверить кое-что. Вы можете сказать, к какому времени относится этот дневник или записная книжка, не знаю, что это?
– Позвольте-ка! – Лола открыла потрепанную тетрадь. Потрогала бумагу, затем перелистнула страницу. На ней был изображен карандашный рисунок. Трое всадников. Первый точно сотканный из тумана с бледным лицом, на губах будто иней застыл. Тот, что в центре – улыбчивый повеса с кудрявой головой. Плащ украшала изысканная пряжка в виде взметающегося гребня речной волны. Третий незнакомец будто вобрал в себя весь графит, настолько темным казалось его одеяние…
– Как красиво… Это Ветер, Мрак и Снег… Герои очень старой сказки о силах природы. По легенде они были ее сыновьями. Природа стала увядать, и братья узнали, что спасти ее может только добрая душа. Они не понимали, что это такое, а потом услышали об одном человеке, который обладал ей. Эта сказка почти не встречается в первоисточниках. Удивительно, что автор дневника знала о ней…
– А почему Вы решили, что это женщина? – Валерия внимательно следила за тем, как Лола прикасается пальцами к застывшим рисункам.
– Я немного изучала графологию. Факультативно. Вот, взгляните. Почерк уверенный, но немного, как бы сказать, нервный. Буквы закруглены и есть в них какая-то недосказанность, будто бы писавший умаляет, ну пойми же меня, додумай сам… У мужчин, как правило, гораздо сильнее нажим, и наклон не такой определенный… Вы читали его?
– Да. Некоторые вещи меня озадачили. Там есть эпизод. Ближе к концу. Она, да, это женщина… – Вэл лукаво усмехнулась, – так вот она описывает больницу для… Для умалишенных. Она располагалась в горах. Недалеко от города, где я живу. Когда я была девочкой там случился ужасный пожар. Наши обвиняли одну из пациенток. Якобы пыталась сбежать и устроила себе прикрытие.
– И ей удалось?
– Никто не знает. Но недавно я бродила по старому кладбищу и наткнулась на заброшенную могилу. Под разбитой плитой я и нашла полуистлевшую записную книжку.
– Вы предполагаете, что она принадлежит той женщине, устроившей пожар?
– Возможно.
– Вы знаете ее имя?
– Психея.
Лола нахмурилась. Она рассматривала свою гостью, как человек, которому нужно очень быстро принять решение, опираясь на довольно скудные факты.
– Мистика. То, что Вы приехали, – Лола не знала, что чувствовала, но набрала воздуха в грудь и продолжила, – это замечательно. Хорошо, что вы пришли именно сюда. Если не устали, я кое-что покажу.
* * *
– Сюда! – Герман потянул Анну за руку к шкафу.
– Что это?
– Воспользуемся тем, что ты теперь моя сиделка. Бери каталку. Мне стало плохо. И ты везешь меня… К доктору.
– А если спросят, откуда я тебя везу? Ведь все знают, что ты живешь здесь очень давно.
– Да кому интересен какой-то чудной старик. Они обращают на меня внимание не больше, чем на горшок с фикусом. Нам нужно попасть в левое крыло. Альберт говорил мне, что его держат там.
– Бедный мой мальчик.
– Не волнуйся. Он может передвигаться. Сидеть в гостиной. Там мы и встретились. Мне наскучило мое крыло, и я забрался к ним. Давай, бери за ручки. И Анна! – Она вопросительно посмотрела на Гесина.
– Ты можешь на меня положиться. Полностью. Теперь я уверен.
– Я вижу, что ты изменился Герман.
* * *
Когда я пишу, то испытываю что-то вроде короткого облегчения, передышки. Будто моя казнь отсрочена. И стоит мне поставить точку, вернутся пустота и отвращение к себе.
