способен дойти в своей кровожадности, в своём хладнокровии? Что он сделает – разорвёт меня на части по швам, распорет стежок за стежком, превратит в горку сухих листьев и потёртых тряпочек? Чтоб и собрать было не из чего.
Крадусь в тени, не высовываюсь. Наконец-то огород за обсерваторией Финкельштейна: соберу здесь травы для зелья. Белладонна, чёрный корень валерианы, наперстянка и кусочек трупного цветка для имитации омертвения. Надеюсь, хватит. Должно хватить.
Крадусь по переулку за обсерваторией, чёрные башмачки еле слышно касаются булыжников. И вдруг – протяжное пение Песочного человека, совсем близко... Рассеивается тягучим призрачным воем по тёмным улицам.
Не выпуская ни звука, ни вздоха из льняной груди, пробираюсь вдоль городской окраины; у «Ведьминого зелья», аптеки сестёр-ведьм, я останавливаюсь. Стою немного тут, прислушиваюсь. Секунда, другая. Травы сжимаю в руке, стараюсь не издавать ни звука.
Но и Песочный человек тоже затих. Вероятно, отправился обыскивать лес на том конце города. Выхожу на дорогу, всего несколько шагов до калитки – и я дома, но тут... замечаю над головой чей-то силуэт.
Чёрный, жуткий.
Он.
Чуть не роняю травы, скорей обратно в укрытие, назад. Вдавливаю спину в камни стены, в животе ураган из иголок, страх опутывает каждый стежок.
Но спустя мгновения тень Песочного человека просто скользит дальше по аллее, а затем исчезает в городских проулках. В темноте. Он меня не видел. Это мой шанс. Я отрываюсь от стены и пробегаю последние метры до ворот, стараюсь делать два прыжка за раз по ступенькам, кубарем врываюсь в дом.
Внутри захлопываю за собой дверь и запираю её на засов. Вдох, выдох, вдох, лёгкие рвутся на части, в ушах звенит. Успела!
Не выпуская травы из рук, я взбегаю по витой лестнице в нашу спальню, нити в груди поют, пальцы дрожат. Вот дверь, и... Джек ровно там же, где и раньше: на кровати. Спит. Слёзы бегут по моим щекам. Он по-прежнему здесь. И по-прежнему спит.
Я прохожу в комнату, делаю шаг к кровати, но внезапно из шкафа выползает тень, и комната заливается низким рычанием.
В пятно бледного лунного света вплывает Зеро: клыки наголо, в груди грозные раскаты, готов броситься на защиту Джека, что бы там ни случилось. Но стоит ему узнать меня, как вдруг ушки встают торчком, и вот он уже подлетает ко мне и зарывается мордой в мой живот.
– Ну, ну, – шепчу ему в шёрстку, обвивая руками, – всё со мной в порядке. Я вернулась.
Он взвизгивает и тыкается носом мне в шею.
– Спасибо, что остался, – говорю ему. – Что сторожил Джека.
А у самой по подбородку стекают слёзы – нет сил больше сдерживаться. С той минуты, как город Хеллоуина оказался по другую сторону, мне было до жути одиноко, и теперь, когда я снова дома, у себя в комнате, и Зеро по-прежнему живой и не спит, внутри распахивается дверь к непривычным ощущениям. Меня окутывает странное облегчение, но всё с тем же неотступным страхом пополам.
Зеро отнимает призрачную морду – глаза влажные в уголках. Ещё разок провожу ладонью по его холке и скорее приближаюсь к Джеку. Травы бросаю на тумбочку, сама забираюсь поверх одеяла рядом с ним. Тело сотрясают рыдания, глаза режет от слёз; кладу голову ему на грудь, слушаю гулкое эхо пустой грудной клетки. Закрываю глаза – и на минуту мне кажется, что, может, было бы и лучше просто взять и уснуть рядом с ним, бок о бок, каждый в своём отдельном ничто, где нет сновидений, а есть только тьма.
Но глаза Зеро неустанно горят, он не оставляет меня и продолжает тыкаться носом. Призрачный пёс тоже понимает, что мне нельзя терять время здесь, рядом с Джеком. Я должна уйти, чтобы Песочный человек не нашёл меня.
Провожу пальцами по щеке любимого.
– Я рискну, – говорю ему шёпотом, пусть он меня и не слышит. А затем наклоняюсь к его лицу близко-близко, целую его спящие губы и добавляю: – Я всё исправлю.
* * *
Отматываю от катушки в кармане кусок нитки потолще, связываю волосы в хвост, чтобы не мешали, и бегу вниз на кухню. Шустро берусь за работу: раз – чугунок с крючка над раковиной, два – огонь на плите. Травы я растираю в тройной дозе – хватит, чтобы усыпить лесного великана на годик-другой. Но у меня есть только одна попытка, поэтому нужно действовать наверняка.
Вскоре зелье начинает шумно бурлить, я помешиваю его до тех пор, пока оно не становится мерзкого ярко-красного цвета – тот же оттенок, что помада у Руби Валентино. Это меня озадачивает, потому что заметность в этом случае опасна...
Вспомнила!
Стремительно запускаю руку в карман платья, ищу – нет, не катушку мне надо и не это старьё...
Достала! Лепестки немного помялись, но главное, все на месте – тот самый четырёхлистный клевер, который на удачу мне подарил лепрекон в городе Дня святого Патрика. Именно то, в чём я сейчас нуждаюсь. Бросаю клевер в зелье – пара секунд – и цвет сменяется на сочный зелёный! Сразу вспоминается мокрая трава на лугу в городе лепреконов, ещё блестящая под каплями недавнего дождя. Ровно тот оттенок, что нужно.
Зелье постепенно выпаривается, густеет, и вот уже запах до того крепкий и тошный, что и меня валит с ног. Переливаю пойло в стеклянную банку, затыкаю пробкой. Готово.
Теперь наживки.
Бегу наверх, достаю из шкафа швейную машинку, собираю по углам мотки ткани, которые натаскали князь Вампир и сёстры- ведьмы для моих сумасбродных королевских нарядов. Удивительно, я хотела избавиться от этого тряпья – до того огорчал меня шифон, который они прикалывали к моему телу, – а теперь рада, что он есть и что я могу использовать его.
Неаккуратно рву отрезы на лоскуты и скорее сажусь за машинку. Задерживая дыхание, сшиваю куски ткани: из-под иглы один за другим выходят шесть лоскутных платьев, совсем как моё, шесть пар рук, ног, шесть тел и голов. Работаю до пота на висках, до содранной ткани на пальцах. За работой проходит ночь.
И вот, когда солнце показывается из-за горизонта, залезая в наши окна мягким сонно-охристым светом, я встаю из-за машинки – рядом парит невесомый Зеро, любопытная мордочка, – и оглядываю работу.
Передо мной на деревянном столе лежат шесть безжизненных тряпичных кукол, каждая в лоскутном платье.
* * *
Солнце уже разгорелось и водрузилось в зенит; тенистых углов, где бы спрятаться, осталось не
