— Вы помните, в каком поезде ехала эта леди? — спросил я, вклинившись в поток ее речи. — Куда он шел, не заметили?
— Поезд на Саутгемптон, сэр. Я видела табличку на вагоне.
Ну вот все и решилось…
— Вы добрая и честная девушка, — сказал я, достав из кармана кошелек, — и вы пострадали, стараясь помочь молодой леди. Десять фунтов компенсации вы вполне заслужили. Берите их и выздоравливайте поскорее. Мне было бы жаль, если бы вы потеряли хорошее место из-за того, какую добрую службу сослужили нам.
Теперь мой курс был проложен напрямик. Я помчался в Саутгемптон и прежде всего зашел в контору «Касл Лайн». Не тратя лишних слов, я сразу спросил, имелась ли среди пассажиров «Даннотар Касл» некая мисс Уайд?
— Нет, такого имени в списках не числится.
— Быть может, какая-нибудь леди взяла билет в последний момент.
Клерк подумал.
— Да, одна леди прибыла почтовым поездом из Лондона, без тяжелого багажа, и сразу проследовала на борт, согласившись взять любую каюту, какая найдется. Молодая леди в сером. Она явно собиралась в большой спешке. Имени не назвала и дала понять, что едет по срочному вызову.
— Как выглядела эта леди?
— Молоденькая, симпатичная, каштановые волосы, карие глаза, — отрапортовал клерк и, подумав, добавил: — Кожа такая, знаете, как сливки, и… Взгляд, я сказал бы, месмерический. Как будто насквозь видит.
— Спасибо, достаточно, — прервал я его, уже твердо зная, что напал на след. — До какого порта она взяла билет?
— До Кейптауна.
— Отлично! — сказал я весело. — Будьте добры, забронируйте мне хорошую койку на следующий рейс!
Итак, импульсивный характер Хильды побудил ее вскочить и умчаться куда глаза глядят; ну что ж, а мой требовал последовать за нею. Но как же мне было досадно оттого, что, если бы не инцидент на железной дороге, я никогда не смог бы найти Хильду! Окажись письмо отправлено из Лондона, по ее замыслу, а не из Бейзингстока, поиски могли бы продлиться до Судного дня.
Спустя десять дней я уже плыл по Ла-Маншу на борту парохода, направляющегося в Южную Африку.
В тот замечательный день, когда мы прибыли в Кейптаун, мое давнее восхищение поразительной проницательностью Хильды достигло предела. Я стоял на палубе, впервые в жизни любуясь великолепной панорамой: громада Столовой горы, монолит с крутыми склонами, возвышалась на фоне синего неба, основания ее прятались в плантациях, переходящих в сады и виноградники, а у подножия белой сверкающей полосой протянулся город. В этот момент ко мне робко подошел посыльный с берега.
— Доктор Камберледж? — спросил он неуверенно.
Я кивнул.
— Да, так меня зовут.
— У меня письмо для вас, сэр.
Я взял конверт, чрезвычайно удивленный. Кто в Кейптауне мог знать, что я прибываю? У меня точно не было друзей в колониях. Я рассмотрел конверт и изумился еще сильнее. Он был надписан рукою Хильды!
Я вскрыл его и прочел:
«Мой дорогой Хьюберт, я уверена, что вы приедете; я знаю, что вы последуете за мною. Потому я оставляю это письмо в конторе Дональда Керри с указанием вручить его вам, как только вы окажетесь в Кейптауне. Я не сомневаюсь, что по меньшей мере до этого города вы меня выследите: с вашим темпераментом иначе и быть не может. Но я умоляю вас, не идите дальше! Вы погубите мое дело, а я не отступлюсь от него. Хорошо, что вы здесь; я не могу порицать вас за это. Я знаю, что ведет вас. Но не пытайтесь найти меня, я заранее предупреждаю, что это будет бесполезно. Я твердо решилась исполнить цель всей своей жизни, и, хотя вы мне дороги — этого я даже не пытаюсь отрицать — я никогда не позволю даже вам вмешиваться в мои планы. Потому спешу предупредить вас, пока не поздно. Возвращайтесь спокойно домой со следующим пароходом.
С приязнью и вечной благодарностью,
Хильда».
Я дважды с радостью перечитал эти строки. Доводилось ли кому-то таким удивительным образом ухаживать за девушкой? Сама странность ситуации подстегивала и привлекала меня. Но возвратиться со следующим пароходом!.. Я был убежден, что Хильда слишком хорошо узнала мой характер, чтобы поверить, будто я подчинюсь этому требованию.
Не буду докучать вам подробностями моих дальнейших поисков. Если не считать медлительности Южно-Африканских почтовых карет, все прошло относительно легко. Обнаружить чужестранца в Кейптауне не так сложно, как в Лондоне. Я нашел гостиницу, где останавливалась Хильда, из гостиницы последовал далее, шаг за шагом. Меня трясло в вагоне поезда, потом, еще сильнее — в повозке, запряженной мулами, и повсюду я спрашивал, спрашивал, спрашивал, пока не выяснил наконец, что она поселилась где-то в Родезии.
Адрес не слишком определенный; но он охватывает гораздо меньше людей, чем квадратных миль. Через некоторое время я нашел Хильду. Все же время это было достаточно долгим, и она успела спокойно устроиться на новом месте. Жители Родезии восприняли ее приезд как важное событие благодаря одному обстоятельству. Дело в том, что Хильда оказалась первой и единственной женщиной со средствами, которая по собственной воле приехала в Родезию. Остальные женщины либо сопровождали своих мужей, либо искали заработка; но то, что леди могла добровольно выбрать в качестве места жительства эту выжженную солнцем землю — леди из хорошей семьи, перед которой открыт весь мир — это оставалось для родезийцев загадкой. Таким образом, она стала заметной фигурой. Впрочем, одну догадку по поводу этой тайны выражало большинство местных жителей: она, видимо, замыслила отучить ведущего политика Южной Африки от застарелого предубеждения против женитьбы. «Можете быть уверены, — не сговариваясь, восклицали они, — это она за Родсом[41]охотится!»
Не успел я прибыть в Солсбери и рассказать, кого ищу, население нового города бросилось мне помогать. Вскоре мне сообщили, что найти искомую леди можно (скорее всего) на некоей ферме к северу оттуда — на недавно основанной ферме. Направление мне указали, со свойственной поселенцам в Южной Африке широтой кругозора, неопределенным взмахом руки.
В Солсбери я купил пони — добронравную крепкую гнедую кобылку — и отправился искать Хильду. К моим услугам была новенькая, с иголочки дорога, или, вернее, то, что считают дорогой в Южной Африке: по английским понятиям это был плохо утрамбованный кочковатый проселок. В родных краях я отлично езжу верхом по пересеченной местности, но мне никогда еще не выпадал более утомительный путь, чем этот. Я пересекал «верхний вельд»: пустынное плато на высоте около пяти тысяч футов над уровнем моря, начисто лишенное растительности. Кое-где, правда, спутанными клубками торчали низкие колючие кустики шиповника; но большая часть сухой, ровной как стол земли была покрыта лишь бурой травой, не выше девяти дюймов, выгоревшей на солнце. От этого вида на душе становилось тоскливо. Печальная обнаженность земли неприятно поразила меня. Местами виднелись фермы, в буквальном смысле окруженные частоколом, причем иной раз на фермах, кажется, ничего и не было, кроме разметочных колышков по периметру воображаемых полей. Какое-то разнообразие в пейзаж вносили только стоящие вразброс гранитные скалы, которые здесь называются kopjes — красные, горделиво красующиеся в солнечном сиянии. Но сама дорога бежала по плоскогорью, лишь изредка опускаясь в овраги, на здешнем наречье kloofs, по склонам которых росли невысокие деревья, поскольку в оврагах имелась вода в относительном изобилии. Я на своем африканском пони протрусил уже несколько миль под палящим солнцем, не встретив по пути и клочка тени, когда, к моему великому изумлению, увидел нечто, чего абсолютно не ожидал встретить здесь: навстречу мне ехал кто-то на велосипеде.
