князь сел и кивнул Владимиру Григорьевичу, поднявшемуся на небольшую кафедру.
Народ появление безопасника встретил осторожным молчанием. Да и было от чего. Знаете, бывает такой взгляд у человека, когда он смотрит вроде как вскользь — но такое впечатление, что он всё про тебя знает, и не просто знает, а данные уже структурировал и даже уже в специальное досье всё занёс. Так вот, Григорьич умудрялся распространять свой отрицательный шарм на всю присутствующую толпу.
Он открыл свой гроссбух и начал:
— Для вынесения приговора по делу о теплицах вызывается Светлицын Арсений Дмитриевич!
Да-а-а… этот человек вовсе не был похож на лощёного и самодовольного господина, который (как он сам сказал), «пользуясь равным статусом», лично подошёл к Вове представиться на одном из княжеских вечеров. Он был не просто избит, а избит чрезвычайно, со знанием дела, кем-то, кто не очень-то хотел останавливаться. Идти он почти не мог, и был выволочен на помост двумя дружинниками, которые продолжали его поддерживать — для всеобщего обозрения, я так понимаю. Заплывшие глаза тонкими щелями выделялись на раздутом чёрными и багровыми кровоподтёками лице. Народ ощутимо забурлил, но под взглядом начбеза снова притих. По застывшим лицам местных аристократов мало что можно было понять. Князь смотрел угрюмо.
— Пункт первый. Арсений Светлицын сознался и признан виновным в хищениях государственного имущества на общую сумму восемьсот пятьдесят миллионов четыреста двадцать семь тысяч рублей, — громко и бесстрастно объявил Григорьич.
На сей раз толпа уже не могла сдержаться. Стало шумно, и по знаку князя один из дружинников остервенело задолбил в колокол. Наконец относительная тишина восстановилась, и оглашение приговора было продолжено:
— Виновный приговаривается к полной конфискации имущества, как личного, так и семейного, поскольку оно признано приобретённым на ворованные средства.
— За добровольное и полное сотрудничество со следствием смертная казнь для Арсения Светлицына заменена каторжными работами сроком на сто лет с клеймением словом ВОР на лоб и лишением гражданского статуса.
— Супруга Арсения Светлицына, Марианна Светлицына, признана в хищениях невиновной и от уголовной ответственности освобождается. Права на отчуждённое имущество Марианна Светлицына также не имеет. Она может обратиться в княжескую канцелярию с ходатайством о предоставлении комнаты в малосемейном общежитии за счёт государственной казны при условии её трудоустройства в течение недели на постоянную работу. Так же она имеет право на пятьдесят процентов от обычного размера ссуды, выдаваемой переселенцам на обзаведение с условием возврата в течение трёх лет. В отношении имущества двоих совершеннолетних детей супругов Светлицыных и правомерности владения им будет проведено дополнительное расследование.
В передних рядах послышались лающие рыдания. Не выдержала, значит, Марианна такого душевного испытания. По самому больному ударили. По сытой и ленивой жизни. Лица некоторых вельмож и вовсе превратились в маски ненависти. Я тихонько прошипела:
— Девочки! Посмотрите-ка на своих аристократов…
Княгиня невольно вздрогнула, пробормотав: «О, боже…»
Григорьич продолжал:
— Пункт второй! Арсений Светлицын сознался и признан виновным в покушении на убийство, повлекшее за собой многолетнюю абсолютную недееспособность в отношении своего предшественника по занимаемой управленческой должности — Виктора Рябцова.
Вот теперь народ ошарашенно загудел и даже отчаянный колокольный звон не сразу смог вернуть тишину.
— Тихо!!! За покушение на убийство Арсений Светлицын приговаривается к клеймению на правую щёку буквой У и каторжным работам сроком на пятьдесят лет. Тихо!!! Пункт третий! — толпа затихла, ожидая, — Он также признался в организации похищений двадцати двух девушек для продажи в рабство и взяток живым товаром степнякам… — пошёл длинный список имён, в толпе завыли, заголосили бабы. Послышались крики: «Повесить мерзавца!», «Голову отрубить!» и даже «Кожу с твари содрать!»
Средневековье в действии, чё…
Почти слепой арестант дёргал на крики головой и явно хотел что-то сказать, но получалось только шамканье. Что, интересно? А вдруг что полезное для следствия? До него всего-то метров десять, должно получиться… Я вытянула руку и направила ему в голову исцеляющий импульс. Так, нас интересуют органы речи…
Попутно открылся ещё и один глаз и Светлицын начал судорожно оглядывать толпу, потом он понял, что может говорить и закричал:
— Люди-и-и-и-и! Не губите!!! Рабом буду!!! Перед всем народом скажу, кто меня с работорговцами свёл!!!
Вспышка страха и ненависти (причём ненависти в нашу сторону) была такой сильной, что я уловила её даже через помост, саламандра вспрыгнула на перила и зарычала. Княгиня испугалась и вскочила. Я тоже, потому что поняла, что гад сейчас слиняет по-тихой. За спинами аристократов, раззявивших рты на помост, быстрым шагом удалялся мужик.
— Татьяна, вон тот, в синем!
Княгиня вытянула руку и закричала:
— Держите предателя!
Что, мать-перемать, дальше было — лучше бы нам это не видеть. Толпа была в ярости. Толпе нужна была жертва. Многоголосое безумие выло и орало. Беловоронцы бросили свою трибуну и построились боевым порядком вокруг нашей бабской. Княжеская дружина, внезапно показавшаяся совсем небольшой против двух тысяч человек, ощетинилась наружу копьями просто сплошняком, и это, пожалуй, спасло нас от стихийной казни всех аристократов разом — и виновных, и не очень. Светлицын, которого дружинники бросили на помосте, сжался в комок и тихо скулил. И обосрался бы, наверное, если бы было чем.
Короче, от работорговца мало что осталось, а жаль. Потому что кое-кто вздохнул с облегчением. А показания с трупа уже не снимешь.
И когда люди пришли в себя и им стало дико и страшно от того, что они натворили, князь именно это им и предъявил, только в более развёрнутой и жёсткой форме. Закончил он, просто клокоча яростью:
— Урода этого казнить не буду, потому как я ему слово дал — жизнь за показания обещал! МОЁ, бл*дь, слово!!! И руки-ноги рубить не буду, потому как он работать должен, а не харчи мои прожирать!!! И глаза ему для этого нужны! А вот что не нужно — скажу! Кастрировать, на вторую щёку клеймо изменника — и в пожизненное рабство! Привести в исполнение немедленно!!!
Княгиня сидела согнувшись, уткнувшись лбом в перила, и было ей очевидно плохо, можно было даже не спрашивать.
— Тань, может пойдём?
— Нет… — она сглотнула слюну, — Я должна остаться до конца. Я же княгиня, в конце концов.
Мы с Надеждой Романовной переглянулись через её спину. Госпожа Жукова только беспомощно пожала плечами.
— Ладно, сидим, — мужественно резюмировала Анна Дмитриевна, — Не можем же мы её одну бросить!
И мы, как говорил Винни-Пух, посидели. А потом ещё посидели. Сперва пока Светлицына клеймили, а потом — пока кастрировали.
Потом князь сказал краткую, но проникновенную речь своим ясновельможным панам, что если кто захочет покаяться и всё наворованное в казну вернуть — отделается конфискацией и высылкой на спецпоселение. А вот если нет — судить будет по всей строгости. И даже не закона, а просто строгости — как Вэр на душу положит. Сроку на раздумья сутки! Щедро, я бы сказала, отсы́пал. Будь я в таком бешенстве — парой часов бы ограничилась.
Вот такие пироги. Концерт окончен.
Подозреваю, что такого шоу местные ещё не видали. Люди потоптались — и пошли работать. Не знаю уж, чего они в таком состоянии наработают, потому что мы с барышнями (Татьяна, Анна, Надежда и я — молодняк брать с собой не стали) забились в княгинину светлицу и начали лечить нервы малиновой наливкой.
15. СТРАННАЯ У НАС ДИПЛОМАТИЯ, ВООБЩЕ-ТО…
ПСИХОТЕРАПИЯ ОТ КЕЛЬДЫ
Вкусно, блин. В смысле — наливка хорошая.
Ещё бы они так тягостно не вздыхали. Через минут пятнадцать Таня и вовсе раскисла и стала реветь, что, мол, это вот она всё затеяла — и вот что, понимаете ли, вышло…
Надоели мне эти нюни, я и сказала:
— Что? Вот что такого вышло, а? Как узясно, что этот урод больше воровать не будет, а баба его толстожопая пойдёт ляхами шевелить и на жизнь зарабатывать, как все порядочные люди? — кругленькая Надежда слегка покраснела, но я была уже в ударе, — Что второго урода, хер его знает кто это ваще был, толпа порвала? Да и в жопу бы он не усрался тебе! Мне одно только жалко — что допросить с пристрастием его не успели. А так — ещё из-за куска говна переживать! — Анна хладнокровно кивнула, соглашаясь, — Мог бы он — и тебя бы продал, и дочку твою! Да всех! Это ж не́людь! Ты хоть знаешь, что с девками в плену происходит? — и я, чисто для примера, рассказала им старую-старую историю, случившуюся с нами едва ли не на второй-третий день, как мы в портал зашли. Про беглых
