запретила свидания, сказала — как отрезала:
— Пока я жива, ноги твоей там не будет!
Надя воспротивилась. Мать устроила скандал, запрятала выходные туфли. Забирая стипендию, не оставляла свободных денег на проезд по городу. Ничего понимать не хотела, полагала, так оно лучше, опомнится — благодарить будет. Она желала дочери добра. Не для того, считала, натерпелась в блокаду, после войны отдавала последнее, когда дочь заканчивала десятилетку, чтобы по глупости все разрушилось. Молодая, книжек начиталась и дурит, жизнью не битая.
— Неужто в университете парней мало? — сказала зло. — Чего ты к инвалиду присохла? Люди смеются над тобой!
— Пусть смеются, а Петю не оставлю. — Надя старалась отвечать сдержанно, чтобы не дать повода для новой ссоры. Сестра Вера ее поддерживала.
Мать намеренно говорит обидные слова, чтобы дочь сорвалась, нагрубила. Тогда у Анны Васильевны руки развязаны, вольна поступать, как сочтет нужным, оправдание — вот оно: матери наперекор идет.
— Не послушаешься — запирать в комнате стану! И в проходной завтра скандал устрою, чтоб не пропускали. Сидят там зазря, лясы точат. А тебя встречу — волосы повырву!
— Как ты не можешь понять, мама! Я нужна Пете! У него появилась надежда выйти из больницы! Шесть лет лежит в ней. Отступлюсь — он же веру потеряет! Один путь тогда — в дом инвалидов.
— Горе какое на мою голову! Он понятно чего льнет к тебе. Ему нянька нужна, свой угол, А ты куда смотришь?
— Прекрати, мама! Не знаешь его!
— И знать не желаю! Калека он, калека! Зачем хомут себе на шею вешаешь? Не жила, не миловалась…
Ударила по самому больному месту. Кто бы другой — не так остро, а тут — мать. Расчет на твое терпение, не беспредельно же оно, есть в душе колебания. Конечно, есть, не бесчувственная. С первого курса ухаживает Витя Резник, гордость группы и надежда факультета. В будущем он станет видным ученым. Но то впереди, а пока бегали вместе на лекции и семинары, перекидывались записками. Наде Виктор тоже нравился. Вчера опять провожал до подъезда, рассказывал смешные истории. Как с геологами в поле работал.
Заговорил о чувствах — Надя остановила его. Просила повременить, не торопить с ответом. Лгать не умела, между ними стоял Петр. Устроится все, тогда она вольная птица.
— Любишь его? — спросил Резник.
— Другое здесь, что женщина словами и объяснит не всегда.
— Подожду. Я терпеливый.
— Спасибо тебе.
— Ну вот, ляпнула не подумав…
Оба рассмеялись.
Жидикина Надя жалела, ответственной себя за него чувствовала перед людьми, а главное — перед своей совестью. В глубине души он нравился ей — умен, начитан, но вот ноги… Боялась отвернуться, устав или охладев в своих поступках. Было бы жестоко, полагала, и несправедливо: обманув его надежды, не простила бы себе всю жизнь. Достигнув благополучия, казнилась бы и мучилась, глядя на мужа, на детей своих. Немым укором всплывал бы в памяти Петр, и не было бы у нее полного счастья. Дом инвалидов она посетила тайком и поняла: это не общежитие, где у всех есть какая-то надежда на перемены. Пусть через пять, десять лет, но они наступят. В доме инвалидов иначе: и ухожено, и сытно, а настрой среди проживающих свой, особый.
Анна Васильевна слово держала твердо: в проходной Надю пропускать не стали. Дежурная, увидев ее, пристыдила:
— Не ходи больше. Мать из-за тебя скандал тут учинила. Чего впрямь вешаешься на безногого? Опомнись, девонька! Молодая, не пожимши.
Выбежала Надежда в слезах, а куда идти — не знает. Поразмыслила, пока обходила забор, да и пробралась в больницу с черного хода. Встретила в коридоре врача Наталью Ивановну Моисееву, уткнулась ей в рукав халата:
— На чужой роток, как говорится, не накинешь платок. Многие из добрых вроде побуждений тебе наперекор идут, молодость твою жалеют. Терпи уж.
— Выпишите пропуск хотя бы до лета.
— Выпишу. Нянечкам накажу, чтоб не обижали. Только все ли послушают? Дома тоже несладко?
Анна Васильевна следила за каждым шагом дочери. Уходит Надя из дому — мать следом. Крадется вназерку по другой стороне улицы. Так и провожает до университета. После занятий поджидала, чтобы не смела дочь ехать в больницу. Приходилось девушке хитрить. Вроде бы на факультет пошла, а сама юркнет в проходной двор да на трамвай. Анна Васильевна не знает, что во дворе здания есть выход на другую улицу, подождет и уходит, успокоенная.
Погожим апрельским вечером возвращается Надя домой, а в комнате гости: соседка, ее знакомая и долговязый парень в курсантской форме.
— Счастливая будешь, Надежда! — поспешила соседка навстречу и чмокнула в щеку. — О тебе только разговаривали. Помоги-ка стол накрыть.
И плечом подтолкнула: смекай, выйди на кухню. Там она жеманно прошлась от стола к столу и подмигнула:
— Не теряйся, Надя! Жениха тебе привела. Артиллерийское училище заканчивает. Без пяти минут лейтенант! Век меня потом благодарить будешь: разоденешься в меха и золото. Знаешь, сколько офицеры зарабатывают? И форс любят, жена при нем министершей выглядеть должна, чтоб, значит, выставить себя: вот какую отхватил. Ты ему подходишь. Как услышал, что в университете учишься, да еще на геологическом!..
— Зря затеяли сватовство… — Наде стыдно было возвращаться в комнату: не спросясь, за нее решили. Присматриваться будут оценивающе, не косоглаза ли, ноги ли ровные. Зубы бы еще попросили показать.
За столом Надю усадили рядом с курсантом. Соседка наигранно выставлялась общительной, умеющей поддержать разговор и знающей кое о чем в обществе. Мол, проста с виду, а повидала всякого, не последняя в колесе спица, ученая. Рассказала длинно о новом кинофильме, потом обратилась к гостю:
— Вы, Михаил, где служить намерены?
— На Севере. Мог распределиться под Ленинград. Либо в один из южных округов. Попросился на Север. Командование одобрило. Полковник — наш начальник факультета — так и сказал: «Правильно начинаешь. На юга всегда успеешь». Условия за Полярным кругом, разумеется, трудные. Так сказать, оторванность от центров культуры. Зато продвижение, звание идут быстрее. Северные надбавки к жалованью приличные…
Не забывал ухаживать за дамой. Наклонялся к Наде:
— Ветчинки положить? Кусочек надо. И венигрета немного. Витамины в нем. У нас в училище венигрет к обеду обязательно…
Надю так и подмывало поправить язвительно: «Винегрет!» Хотелось сбить самодовольство, но представила, какой соседка с матерью поднимут после шум. Отблагодарила, скажут. И сдерживалась. Потом и вовсе успокоилась: пусть «венигрет» хвалится да пыжится, ей какое дело. А курсант сел, видно, на своего конька, продолжал прерванную мысль:
— У какого офицера жена с понятием, не держится за город, поделит с мужем трудности гарнизонного быта — у них все чин
