расстроенная. Вспомнила, как горячо говорил Петр, что жалость оскорбительна, она унижает его. Не собиралась жалеть. Учеба — не забава, а каждодневный труд. Лентяй лишь способен откладывать дело на завтра. Заявила прямо: либо Петр намерен получить среднее образование и приложит все силы к этому, либо он спасовал. Тогда слова его о стремлении быть полезным обществу — пустой звук.
— Войди в мое положение, — пытался найти оправдание Жидикин. — В больнице режим, лечебный процесс. Занимаюсь по ночам при самодельной лампе. Задание и выполнил, но сдать в срок не мог…
— За весну ликвидируешь задолженность по всем предметам и будешь готовиться к экзаменам в университет!
Спроси, откуда у нее, девчонки-первокурсницы, тростиночки с виду, такая воля, твердость характера, — и не ответила бы. Сама потом удивлялась. А в тот момент почувствовала вдруг, что может случиться непоправимое, одна она в силах предотвратить ошибку. Бросилась как в полымя:
— Поступать, думаю, лучше на математико-механический факультет, способности у тебя. И профессия педагога не ставит в жесткие рамки — можешь работать сидя, брать что-то на дом.
— Планка на высоте, какую мне не взять…
— Контрольные написать помогу, а экзамены за десять классов учителя примут и в больнице.
От волнения Жидикин начал грызть ногти. Водилась за ним такая привычка: забудется — палец ко рту и покусывает уголки ногтей. Надя хлопнула его, как маленького.
— Вот и на лекции будешь…
— Тьфу! Не увидишь больше, слово даю. — Ответил и нахмурился.
Должен был решать. Понимал, что, отказавшись, приведет их отношения к разрыву. Между ними и без того пропасть, а соединяет шаткий мостик надежды. И оживился, нашел, как ему казалось, приемлемый вариант:
— Экзамены на аттестат зрелости сдам, если ты поможешь. Без твоего буксира, сама понимаешь, не сдвинуться с мели… Поступление в университет перенесем на годик. А там возьмемся с новыми силами!
— Никаких отсрочек! — стояла на своем. Уступит — значит, потерпит поражение. Либо правильно угадала характер Петра и, может, выбрала судьбу, либо обманулась. — Готовиться будем вместе.
Жидикин обдумывал положение, наконец отбросил сомнения.
— «Хвосты» ликвидирую, экзамены сдам. Начатое надо доводить до конца. — И уже с улыбкой: — Элюар прав: «Небесам безразлична гибель моя, — от нее лишь прибудет земли на земле».
— Вовсе не обязательно сдавать на «отлично», — пожалела его. — Не возражаю, если и троечки проскочат.
— Ну нет! За исключением разве химии…
— Химию беру на себя. Разочек применим студенческую взаимовыручку. — И улыбнулась обезоруживающе: нечестно, конечно, но обман во имя доброго дела — не обман.
— Ладно уж, коль я у тебя такой непутевый.
— Путевый, путевый!
Выкраивать время Наде было не так легко — близилась экзаменационная сессия в университете, пошли курсовые и зачеты. Однако училась отлично и Жидикину помогала серьезно: взяла на себя контрольные по химии, их набралось за три года. Благо школьный материал не забыла, формулы химических реакций знала назубок. Делала с какой-то одержимостью. Сказывалась, конечно, мораль — отстающему надо помогать, но главное — хотелось ей добиться, чтобы Петр получил аттестат зрелости. Тогда никто бы не упрекнул, что он недоучка. Почему-то этого боялась. Казалось, последнее может быть главной помехой в их отношениях — она студентка университета, а у него семилетка. Не ровня, значит. Образованию в те годы придавали особый вес. Поступал кто в семье в институт — соседи смотрели с уважением, говорили почтительно.
Стремился быть равным и Петр, хотя и стоило это многого: читал и писал лежа. Палата тяжелых больных, режим особый, не всегда можно свет зажечь ночью — иной человек и так без сна мается. Но понимал, что дан последний шанс: либо вырвется из стен больницы, либо дорога в дом инвалидов на Валаам.
Едва успевал выполнить задание, как Надя приносила из школы новое. Сердобольные нянечки напускались с упреками: дескать, здоровая, ученая, а каково парню с искалеченным позвоночником!
Жидикина отговаривали: напрасная затея. Поступить в университет, а затем учиться столько лет — силушка нужна. На стипендию не разбежишься. Хорошо, если родители помогать в состоянии, а нет? Многие по ночам на товарных станциях, овощебазах разгружали вагоны. Петр не то что ходить не в состоянии — сидит плохо. Да и зачем истязать себя? При такой травме долог ли век? Свет, что ли, сошелся клином, можно устроиться в жизни проще — заняться сапожным или столярным делом. Сколько инвалидов прирабатывают к пенсии, и не внакладе, на черный день остается. Сможет и матери с бабушкой какую двадцатку отсылать. Глядишь, им облегчение — муки прикупят когда, картошки.
Бередили разговорами память, не отдавая себе отчета, не удосуживаясь оценить, как ранят, задевают за живое. Может, потому еще и старался Петр встать на ноги, получить образование, что снилась по ночам деревня, разутая и раздетая, хотелось опорой родителям быть, свет немил становился. Мечтал порадовать их, что не хуже других сын, в люди вышел — сам не голодает, мать не оставил без куска хлеба, утешил на старости.
Посматривали с недоумением и на Толстикову. Начитанная, в университете учится, геологом, говорит, будет, а гляди же — к инвалиду липнет. Судачили не только за спиной у Нади. Терпела девушка, хоть ранило непонимание. Удивлялась: откуда бездушие? Поступил человек по-своему, нарушил бытующее правило, и поползли злые пересуды, всяк извращает на свой лад, понять не желает, мнение высказывает поспешное, со всей жестокостью. Ну а почему бы не войти в положение, не поддержать, а не выставлять в черном цвете? Может, от неуверенности идет? Как говорится, от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Случись страшное, сами не сломились бы? Нет уверенности, вот и тревожит, смущает отвага других. Или все от невежества? Привычно — значит, хорошо, а выходит за рамки — плохо. И дают советы, забывая на себя посмотреть как бы со стороны — правильно ли сами жили, вдруг ошибались, грешили против совести. И так ведь бывает: в чужом глазу соринку видим, в своем и бревно не замечаем. Как искусно бываем культурны, о высокой морали других печемся, справедливости требуем, но приоткроешь покрывало лицемерия — без зазрения совести людей обвешиваем да остатками домашние сумки набиваем; не моргнув, от правды откажемся, коль грозит убыток. Сколько судеб этим разрушено, доброго похоронено — нет таких весов, на чаше которых можно бы взвесить причиненные страдания.
Отношения Петра и Нади осложняло еще одно обстоятельство. Частые отлучки дочери из дома, хождения ее в больницу не остались не замеченными матерью. Дошли, конечно, и пересуды. В каком виде преподносили Анне Васильевне то, что Надя встречается с инвалидом, «любовь крутит», можно предположить по реакции. Анна Васильевна
