Окинув меня взглядом, задерживает его на лице и набрасывает на меня свою куртку, а потом подхватывает наши с сестрой чемоданы.
Перекрикнув окружающий нас гул из дождя, грома и звуков железной дороги, велит:
— В машину!
Адель с визгом выбегает под дождь вслед за ним, а я пялюсь на обтянутую чёрными джинсами задницу и спину, к которой мгновенно прилипает футболка.
Он похудел… от этого кажется выше…
Обогнав Адель, открывает для неё дверь и откидывает пассажирское сиденье, чтобы она забралась внутрь.
Утопая в воде по самую щиколотку, подбегаю к ним.
— Садись, быстро! — Подталкивает меня Федя и захлопывает дверь этой нереально выпендрежной тачки.
По его лицу и волосам стекают капли дождя, когда занимает водительское сиденье. Не могу оторвать от него глаза, потому что оно ужасно осунулось.
Под глазами тёмные круги, и тяжёлая челюсть кажется ещё тяжелее…
У меня ноет под ложечкой.
Я так хочу до него дотронуться, что сводит горло.
Осмотревшись в зеркала и не говоря больше ни слова, быстро трогается с места. Мотор громко тарахтит, и я бы фыркнула, если бы могла.
Смотрю на свои руки, не решаясь заговорить первой. Прячу ладони между колен и утыкаюсь носом в ворот его куртки, вдыхая вместе с воздухом его запах.
— У нас бабушка живет на Ленина, — говорю, глядя в окно, по которому, не переставая, барабанит дождь. — Просто… подкинь нас до неё.
— Дом? — Загружает он навигатор в телефоне, ведя машину одной рукой. — В бардачке есть носки.
В салоне натоплено как в бане. Я согреваюсь моментально.
— Двенадцать… — Уперев локоть в дверцу, стараюсь сдержать слёзы. — Второй подъезд...
Я не жалею, что приехала. Ни за что. Просто хочу, чтобы эта поездка поскорее закончилась.
Все тридцать минут, которые она длится, он просто сосредоточенно смотрит в лобовое стекло, по которому дворники гоняют потоки воды на суперзвуковой скорости, если… такая бывает.
На светофорах толчея, машины жмутся друг к другу и сигналят. Немцев переключает рычаг передач, держась за него одной рукой. Он дёргает эту штуковину в совершенно непостижимой для меня последовательности, потому что я понятия не имею, как пользоваться механической коробкой.
Мну рукава его куртки, замечая за окном знакомый перекресток. Навигатор велит ему свернуть во двор. Вот и отлично...
На заднем сиденье тишина. Кажется, Адель задремала. У меня самой слипаются глаза. От этого тепла и утробного тарахтения мотора.
Спрятав нос в куртке, кошусь на Немцева.
Рассекая лужи, въезжает во двор бабушкиного дома и тормозит у нужного подъезда, после чего дёргает ручной тормоз.
Отстёгиваю ремень, но руки и ноги будто ватные, поэтому движения у меня получаются вялые, как у улитки.
— Классная у тебя машина… — говорю, не глядя на него. — Дашь покататься?
— Дам.
Поднимаю на него глаза.
Он постригся. Немного не так, как было раньше. А его лицо… будто стало жёстче.
Проводит рукой по мокрым волосам и, отстегнув ремень, быстро выходит из салона под дождь. Откинув водительское кресло, выпускает Адель. Ухватившись за его руку, она с кряхтением выбирается наружу и несётся к козырьку подъезда, не оглядываясь.
Дёрнув ручку, набрасываю на голову куртку и ныряю в этот ледяной апокалипсис.
— Я возьму. — Выдвигаю ручку чемодана, как только Федя достаёт его из багажника.
Сжимаясь от ветра, собираюсь вернуть ему куртку.
Он мокрый… с головы и до ног. Плюс ко всем своим грехам, я его ещё и намочила.
— Оставь себе. — Быстро протянув руки, дёргает куртку вверх, заставляя накрыться ею с головой снова. — Потом заберу. — Ставит на асфальт второй чемодан.
Выдвигает ручку и подталкивает его ко мне, перекрикивая дождь и ветер:
— Заеду за тобой через пару часов.
— Тебе… необязательно… — Забираю чемодан, задев его руку своей.
— То-о-о-о-ня! — воет Адель, приплясывая у домофона. — Я умираю!
Обернувшись, Федя захлопывает багажник и повторяет:
— Заеду через пару часов.
Оставив куртку болтаться на плечах, подкатываю чемоданы к двери и оборачиваюсь назад.
Чёрный “додж” издаёт протяжный рык, после чего медленно трогается с места, но через пару метров ныряет колесом в замаскированную огромной лужей ямку.
Морщусь как от боли, а потом меня охватывает глупый трепет. Эта тачка очень ему подходит. Сейчас я просто не представляю его за рулем чего-то другого! У него всё просто поразительно на своих местах. Зануда, зануда, зануда…
— Номе-е-ер… — Дёргает сестра за рукав Фединой куртки.
— Сейчас… — шепчу, отворачиваясь и вводя на домофоне цифру пятнадцать.
По крайней мере, можно не сомневаться в том, что бабушка дома.
— Батю-ю-ю-шки! — всплёскивает руками, открыая нам дверь. — Мать в курсе?
— Да… — вру я, чтобы не порождать лишних вопросов.
— А мокрые какие! — суетится она.
— И голодные… — хнычет Адель, избавляясь от моей толстовки.
Спустя полчаса я стою под горячим душем, поглядывая на стиральную машинку, на которой лежит мой телефон. Таскаю его в кармане шорт весь вечер. Но он не звонит ни через два часа, ни через три, ни через четыре.
Глядя на мокрые сумерки за окном, бросаю телефон на кровать и утираю катящуюся по щеке слезу.
Он что, передумал?
За стеной бабушка и Адель лепят пельмени.
Чем ещё здесь заниматься?
Лепить пельмени и смотреть турецкие сериалы?
Кажется, я задремала, потому что просыпаюсь от тихой вибрации телефона и не сразу понимаю, где нахожусь. Ночной перелёт и полдня дороги дают о себе знать.
— Алло, — произношу сипло, потирая глаз.
— Спишь? — спрашивает Федя. — Я освободился. Еду к тебе, собирайся.
Собираться? Который час?
Прищурившись, смотрю на время. Почти девять вечера...
— Куда мы?
— Можем в ресторан сходить.
Я всё ещё не пришла в себя, или до меня в принципе туго доходит?
Какой ещё, к чертям собачьим, ресторан? Свидание? Он что, думает, я сюда приехала, чтобы таскать его по ресторанам? Злость на этого дурака прошибает меня как молния. Стараюсь звучать уравновешенно и не психовать:
— А что, здесь есть что-то кроме ресторанов?
— Есть. Но не сегодня.
Очень сомневаюсь в этом!
