Она уже успела изрядно изучить свою благоприятельницу.Катюшка – никакое другое имя во всем мире не подошло бы ей так, как это:кругленькое, пушистое, мягкое, беззаботное! – Катюшка была болтлива,громогласна, смешлива, беззаботна – и обладала способностью выпаливать все, чтотолько взбредет в ее ветреную голову, оттого Алена и знала, что метрессаФрицева умеет отменно находить на стороне замену тем удовольствиям, коих оналишена дома. Какие там «ручные дела»? Какое там затворничество?! Кроме этогозагадочного Аржанова, которого Алена еще не видела и которого Катюшке так и неудалось залучить в свои объятия, кажется, не было в свете кавалера, который непобывал бы в них! Причем она умела так распорядиться своими часами и ласками,что те, которые делили их с нею, ни на мгновение не усомнились бы, что и сердцеи тело этой хорошенькой «нимфы» (словечко было весьма модное!) принадлежит имвсецело. Частенько на грудь, щедро открытую, Катюшка налепляла малюсенький«пластырь красоты», который напоминал Алене наглую черную муху и вызывалнеодолимое желание согнать ее. Катюшка же уверяла, что у господ кавалеров«пластырь красоты» вызывает неодолимое желание поцеловать ее грудь в этомфривольно указанном местечке. Но дело, понятно, одними поцелуями неограничивалось.
Катюшка порою следовала последней моде иподсовывала под юбки французскую новинку – фишбейн, или панье, из ивовыхпрутьев, однако ее легкомысленной природе сооружение сие только мешало: едвахлопнешься перед кавалером на спину – вдруг что-то трещит устрашающе. Каркассломался! То ли дело обычные нижние юбки: задрал их ворох – и любись до одури!Так что фишбейны Катюшка надевала только на заведомо приличные балы или ежелишла куда-нибудь с Фрицем: с ним уж точно не приляжешь где ни попадя.
Катюшка казалась вполне довольна жизнью, прикоторой могла срывать цветы удовольствия, где они только ни расцветали. Фрицаона и впрямь водила на шелковой веревочке и умело погашала нечастые вспышки егоревности. Так могло продолжаться вечно… и вдруг Катюшке вздумалось поломать этусчастливую, беззаботную жизнь! Предложение ей сделали! Но кто? какое? инасколько серьезное?
– Да скажи, не томи: кто он? Чегопосулил? – осмелилась спросить Алена. – Аржанов, что ли, сподобился,наконец?
– Аржанов? – Катюшка глянула наподругу с отвращением. – Дождешься от него, как же! Раньше рак на горесвистнет! – И тут же лицо ее расцвело мечтательною улыбкою. – О нет.Это Людвиг…
– Людвиг? Уж не фон ли Штаубе? –ахнула Алена, и Катюшка радостно закивала, прижав руки к груди, так изрядностянутой шнурованьем, что, чудилось, и вздохнуть-то без привычки невмочь:
– Он! Он!
– Да ведь Фриц же про сие непременноизвестен сделается! – испуганно глядела Алена на свою легкомысленнуюблагодетельницу. – Они же приятели!
– Да я готова всему свету объявить своесчастье! – И Катюшка затейливым, прельстительным движением выхватила изскладок юбки листочек, кругом измаранный корявыми строчками и уже изрядносмятый.
– У меня там карманчик потайной! –объявила она торжествующе. – Это ведь только у мужчин карманы на кафтанахдля красоты, сверху нашлепнуты, а мы, бабы, сиречь дамы, все к делу пришьем!Вот – здесь все сказано. Поначалу он мне снимет дом в Китай-городе, возлеВарвары Великомученицы, со всею обстановкою, с коврами, зеркалами, стульями… алавки если и будут, то кармазином[74] застеленные! А спустямесяц мы с ним подадимся в Санкт-Питербурх! И будем при государевом дворе.Теперь ведь все в Питербурхе дома себе строят. Там царь, там двор, там верховыебоярыни и боярышни… эти, как их, фрейлины. Нет, песенка барбарской Москвыспета!
Катюшка уже явно пела с чужого голоса, инетрудно было догадаться, с чьего.
– Да на что тебе тот кармазин?! –заломила руки Алена. – Он же толстый, как студень, твой Штаубе, а геррФриц молод, пригож…
– Вот и бери себе эту пригожесть, –отмахнулась Катюшка. – Что мне с нее? Людвичек мой понимает, что женщинаможет быть счастлива сердцем не так, как мужчина! К тому же у него… –Глаза Катюшки вспыхнули, и Алена поняла, что наконец-то они добрались до сутидела. – У него, знаешь, приклад какой?! Во… – Она развела руки наширину плеч, потом, прищурясь, поглядела – и отмерила требуемую величину,постучав себя по сгибу руки: – Во какой! И, я тебе скажу… – Катюшкаприжмурилась, будто сытая кошечка, и даже, кажется, сыто облизнулась.
– Давай, меняй чулки на паголенки![75] – сердито отмахнулась Алена. – Чего тебе мало? Скоро Фрицоздоровеет, а пока ты и так гуляешь направо и налево.
– Вот еще! – не без обиды глянулаКатюшка. – Прямо-таки направо и налево! Я довольно часто была ему верна.
– Думаешь, Фриц тебя отпустит? – неотставала Алена. – А ежели и отпустит – сперва побьет не на живот, а насмерть, как меня муженек бивал, а потом, ведь уйдешь голая, босая – ну чтохорошего? А наряды твои? А справа самоцветная? А башмаки? Так Фриц тебе все этои отдаст, чтобы ты перед фон Штаубе прелестничала! Держи карман шире!
