Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
Разумеется, взвинченное состояние супруга Ольга Дмитриевна заметила сразу, но никакой бедой в воздухе, кажется, не пахло, и она немного успокоилась. Осведомившись, будет ли Николай ужинать, она ничуть не удивилась, когда муж отказался. Что-то вертелось у него на языке, и графиня решила просто подождать. Рано или поздно ее адмирал разговорится. И действительно, полчаса спустя он пришел в гостиную и обратился к жене, бесцельно перебиравшей безделушки на массивной дубовой этажерке:
— Олюшка, ты присядь. Нам с тобой поговорить нужно.
Снова испугавшаяся, Ольга Дмитриевна опустилась на диван. Николай Петрович присел рядом, взял ее руку, еще немного помялся и, наконец, негромко сказал:
— Не знаю я, милая моя графинюшка, с чего начать, потому начну с главного. Когда наш Саша погиб, та женщина, о которой он говорил тогда, помнишь?.. Аля… она ребеночка ждала.
Ольга Дмитриевна вскрикнула, прижимая дрожащие пальцы к губам и глядя на мужа широко открытыми глазами. От дверей донеслось немелодичное звяканье: дворецкий Степан, когда-то ординарец Николая Петровича, а потом дядька всех его сыновей, застыл в проеме соляным столпом, только ходуном ходил в морщинистых, все еще сильных руках поднос с чаем.
— Садись, Степан, — страдающим голосом выговорила графиня. — Садись. А ты, сударь мой, продолжай, не терзай душу!
— Дочку она родила. У нас с тобой, Олюшка, еще одна внучка есть, Марией зовут. То есть Мэри, Мэри Александра. Она на Бельтайне родилась, мать ее, Алтея Гамильтон, с Бельтайна была. Для того меня Ираклий и позвал сегодня, чтобы о нашей Машеньке рассказать.
Ольга Дмитриевна тихонько заплакала.
Сначала вернулись запахи. Тонкий, едва заметный аромат роз наслаивался на неистребимую госпитальную дезинфекцию, озон и какие-то лекарства. Вслед за запахами пришли звуки: что-то мерно гудело, щелкало и тихонько, на грани слуха, попискивало. Осязание говорило, что она лежит на довольно жесткой, но при этом вполне уютной кровати. Больно, как ни странно, не было, совсем. Только неудобно. В рот и дальше в горло была вставлена какая-то трубка, так что о вкусе говорить не приходилось. Ладно, с четырьмя чувствами разобрались, осталось только зрение. Надо открывать глаза. Мэри шевельнула веками и тут же опустила их снова, ослепнув от яркого света. Рядом с ней кто-то чем-то зашелестел, щелкнул переключатель, и молодой мужской голос произнес, почему-то на унике:
— Доктор, требуется ваше присутствие. Майор приходит в себя.
Она снова попробовала приподнять ресницы. На этот раз дело пошло лучше: то ли свет приглушили, то ли глаза за время первой попытки успели немного привыкнуть. Откуда-то слева раздался характерный шорох открывающейся двери. Зрение постепенно прояснялось, и скосившая глаза Мэри узнала в вошедшем старого дока Тернера. Из-за его плеча выглядывал Тищенко, сосредоточенный, но спокойный.
— С возвращением, мисс Мэри, — улыбнулся Тернер, подходя к кровати и внимательно разглядывая показания приборов. — Ого, да вы у нас молодец, не так ли, коллега?
Бельтайнский врач говорил на унике с заметным акцентом, но проблем с пониманием у Тищенко не возникало.
— Полностью согласен с вами, доктор Тернер. Мисс Гамильтон, вы подключены к системе искусственной вентиляции легких. Сейчас мы вынем трубку и вы попробуете дышать самостоятельно. Вы меня понимаете?
Мэри качнула веками.
— Прекрасно. Будет немного неприятно, придется чуть-чуть потерпеть.
Если бы Мэри могла, она бы усмехнулась. Но проклятая трубка уж никак не способствовала богатству мимики, а сама процедура ее извлечения совершенно не располагала к усмешкам. Наконец экзекуция завершилась и, не успела девушка сформулировать просьбу, Тищенко поднес к ее губам трубочку, другой конец которой уходил в пластиковую флягу. Несколько глотков кисловатой жидкости спустя жизнь стала вполне приемлемой. Дышать получалось, хоть и с некоторым трудом. Справа в груди не то чтобы болело, просто создавалось впечатление, что вместо легкого туда вложили кусок вейвита, причем не особенно подходящий по форме и размеру.
— Вам не следует много говорить, мисс Мэри, — участливо сказал Тищенко. — Да вы и не сможете пока говорить много. Давайте я буду задавать вопросы, а вы будете моргать один раз, если «да», и два раза — если «нет». Договорились?
Мэри моргнула.
— Очень хорошо. У вас что-нибудь болит? Нет. Это радует. Вы помните, что произошло? Отлично. Разрешаю вам сказать одно слово.
— Судья?.. — просипела Мэри, с трудом удерживаясь от кашля.
— Судья Маккормик жив и здоров. Немного ушибся, когда вы сбили его с ног, и проклинает за это господина Монро. Обещал молиться о вашем здравии — как ни крути, вы спасли ему жизнь, такая рана, как у вас, в его возрасте однозначно была бы смертельной.
Мэри попыталась улыбнуться, и молодой медтехник в русской форме тут же смазал ей губы чем-то жирным.
— Почему?.. — показала она глазами на парня.
— Почему рядом с вами мой человек? Так безопаснее. После истории с попыткой убийства Саммерса и особенно после вашего ранения полковник Морган не очень уверен в местном персонале, а для детальной проверки не было времени. Здесь, в госпитале, вас охраняют наши десантники. Кстати, не позволяйте Одинцову поить вас самогоном, потерпите хотя бы с недельку.
Теперь улыбка на лице бельтайнки стала шире, глаза заискрились сдерживаемым смехом.
— Анасте… зия… — выдавила она.
Тищенко удрученно покачал головой, но Мэри видела, что он готов расхохотаться и не делает этого только потому, что боится — его смех окажется заразительным, а смеяться ей пока не рекомендуется.
— Да, Федор передал мне ваше мнение по поводу необходимости комплектации корабельных аптечек его пойлом. Что-нибудь еще?
— Розы?..
— Весь этаж завален цветами, вам еще представится возможность в этом убедиться. Именно эти, — Тищенко шагнул куда-то в сторону и вернулся, держа в руках тяжелую вазу с огромным букетом, — принесла некая миссис Финн. Она сказала, что ее сын был на «Сент-Патрике».
— Да… Я… ей… чуть… руку… не… слома… ла… в… порту… У… нее… была… исте… рика…
— Так, все, — забеспокоился русский врач. — Вам нельзя больше говорить, мисс Мэри. Хотите еще попить?
Мэри отпила несколько глотков и благодарно улыбнулась.
— А теперь вам следует поспать. Разрешаю вам, прежде чем заснете, посмотреть влево, — Тищенко шагнул к приборам.
Девушка слегка повернула голову. За прозрачной дверью стоял Корсаков, осунувшийся, бледный, и к тому же — вот это да! — небритый. Он поднял руку в приветствии, Мэри попыталась улыбнуться, но тут ее веки налились свинцом и она заснула.
Два дня спустя ей разрешили сидеть на кровати. Разумеется, под строгим присмотром и недолго, но и это уже был прогресс. Забежал на минутку Морган, замотанный так, что смотреть было больно. Заглянул Шон О’Брайен, пожаловался на Джину, которой не сидится с детьми на Плезире — собирается вернуться, а тут творится черт знает что! Не могла бы Мэри, как бывший командир, как-то повлиять? Услышавший эту просьбу Тернер привстал на цыпочки, ухватил Шона за воротник и выдворил из палаты, сопровождая свои действия наставительной лекцией о вреде излишней наглости. Пару раз заходил Никита, но бдительный Тищенко заметил, что в его присутствии Мэри охватывает беспокойство, так что свидания были весьма ограниченны по времени. Заняться было нечем. Привыкшая к тому, что каждая ее минута чем-то занята — и неважно чем, службой или партией в покер — Мэри с каждым часом нервничала все сильнее. Наконец она не выдержала. Ей нельзя волноваться? Так дайте же, чем себя занять. Перебрав вместе с Тищенко несколько возможностей делать хоть что-то, она остановилась на гипнопедическом курсе русского языка и теперь спала охотно, не ворча и не возмущаясь.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
