на входе: в полу, в виде квадрата-выемки, прикрытого зеленоватым прозрачным плексигласом, на камешках с терракотовым оттенком, безмятежно покоились большой деревянный фаллос, его собрат поменьше и пять фигурок на тему, касающуюся всех и каждого.
Крутая лестница вела в «поднебесье». На втором этаже, где, собственно, и начиналась экспозиция, на стене, висел в рамочке Манифест 1997 года, заявляющий, что посредством полового акта гомо сапиенс испокон веков не только продлевает род, но и раскрывает свою индивидуальность.
Я не смогла вникнуть в документ, как следует, но уловила, что он составлен в поддержку здоровой сексуальности как проявления в человеке не только инстинкта, но и творческого начала.
Мысленно с этим согласившись, я пошла дальше. Думая только о Серёже.
В преддверии музея, возвышался колоссальных размеров, выше человеческого роста, деревянный, немного рассохшийся фаллос. Повторяющий основные детали оригинала, он не производил впечатления настоящего, – может быть, потому что был выкрашен в неестественно жёлтый цвет. Его так и тянуло обхватить руками, как обхватывают ствол дерева – в желании приобщиться к энергии природы.
Абдуль скованно прошёл мимо, косясь и улыбаясь натянуто, словно именно его мужское достоинство было выставлено в преувеличенном размере на всеобщее обозрение.
Понимая и чувствуя интуитивно, что озорство здесь уместнее деланного смущения, я обняла фаллос по-родственному и попросила Абдуля сделать снимок на память.
Эта минимальная акция меня раскрепостила. Конечно, правильнее было бы прийти сюда с подругой или с любимым мужчиной, чем с едва знакомым представителем Аравийской пустыни. Но жизнь не предложила лучшего варианта. В пятьдесят лет приходится быть смиренной, и принимать ситуацию такой, какая она есть в наличии.
Отбросив ложную скромность, я пошла по залам музея, как если бы ступала по картинной галерее высокого искусства. Впрочем, отчасти это было именно так.
Картины обнажённых тел маслом, намекающая на тайну акварель, дымчато-ирреальная пастель, вышитые цветным шёлком жанровые зарисовки и позиции полового акта, фрагменты барельефов, каменные фигурки и ритуальные принадлежности отсылали в далекое прошлое, поражая изощренностью и фантазией.
Потускневшие от времени краски щедро давали понять, что искусство эротики существовало и в стародавние времена. И тогда у него были свои апологеты и свои противники. Но то, что тема эта – вечная и животрепещущая, не оставляло никаких сомнений. Более того, в произведениях прошлого, посвящённых непосредственно соитию, таилось больше уважения, что ли, к этой сфере человеческой жизни. Больше понимания её значимости для обоих полов. И больше толерантности, которую сейчас, возможно, наиболее пуритански настроенные слои общества безапелляционно отнесли бы к разврату.
Культура плоти была широко представлена в экспозиции, сравнительно небольшой по объему, но рассредоточенной по маленьким залам, словно под музей эротики отвели огромную коммунальную квартиру, как у Хосе.
Абдуль, немного отставая, или намеренно находясь поодаль, с интересом разглядывал все предложенное и выглядел притихшим. В его мусульманской стране он вряд ли видел такой гимн эрегирующему фаллосу и раскрытой вагине. Он не делился впечатлениями со мной и держался как застигнутый врасплох пуританин, вовремя не сумевший сбежать или завязать себе глаза.
Посетителей практически не было. Но здесь незримо присутствовали и Маркиз де Сад, и Клеопатра, и царь Эдип, и Генрих Шестой, и Казанова, и Мазох, и ещё целая толпа персонажей, некогда приобщившихся к этой тончайшей сфере человеческого бытия. И как бы в этом отношении порой ни сравнивали человека с животным, уничижая и порицая, ясным оставалось одно: совокупление не есть грязь или стыд. Это – радость тела, радость жизни в нем. Прикосновение к тайне, к воплощению себя в другом, кто открылся тебе на эти несколько таинственных минут или часов. Вот почему важно любить партнера, или хотя бы симпатию и уважение к нему испытывать. Тогда невозможно осквернить ни себя, ни другого. Тогда секс – взаимное наслаждение, приносящее организму благо.
Мы с Абдулем порознь вошли в слабо освещённый зал, где по центру, на пьедестале, возвышалось чёрное металлическое, старинное кресло, похожее на гинекологическое.
Покрытое тёмной патиной, оно производило мрачное впечатление. Посередине его ложа выглядывал из отверстия головкой в космос средних размеров фаллос.
У подставок для ног висели цепи с кандалами.
Для рук также предусматривалась возможность зафиксировать их и даже закрыть наручники на ключ.
И на уровне шеи был зловеще раскрыт «капкан».
Под креслом располагался механизм – непостижимо сложный, напоминавший часовой. Он приводил фаллос в знакомое всему миру движение. Звуки скрежета трущихся друг о друга деталей, вперемешку с протяжными томными стонами, казалось, долетали до слуха из глубины веков…
На стенах теснились, расталкивая друг друга грудями и мышцами, стилизованные портреты секс-символов прошлого, выцветшие обложки журнала «Плейбой», фотографии обнажённых, безвестных мужчин и женщин, будто сошедших с полотен Тулуз-Лотрека и навсегда потерявших стыд. Им было всё равно, что о них думают посетители. Они навечно застыли в сладкой неге любовных утех.
Бордового цвета стены и тёмный потолок создавали обстановку кабинета.
В таком «кабинете врача», наверное, тысячи женщин прошлого излечились от фригидности. Может быть, в этом кресле тайно побывала сама королева Английская? Интересно, согревали для неё предварительно металлический пенис, или она предпочитала острое ощущение «холодного оружия»?
Одухотворенные картины Греции, грубоватые скульптурки Индии, изящные миниатюры Японии и Китая, бесстыдные немецкие зарисовки с натуры и даже российская холодноватая «гжель» воспевали таинство интимной жизни .
Но больше всего умиляли вышитые шёлком позиции – при одном лишь представлении, как тихонечко корпели с иголочками швеи над изображениями объектов страсти, а самое главное – что они при этом думали и испытывали. И ещё: бросалось в глаза, что везде восхвалялся процесс, а не результат. Пристальное, соответствующее музейному, внимание, уделенное в десяти залах половому акту, заставляло так же пристально вглядываться в изображенное всевозможными техниками совокупление. Погружённый в нежно облегающую его вагину, твердый фаллос всех времен и народов олицетворял непреходящее наслаждение. Признанный труженик. Уникальный перпетуум-мобиле.
Бессмертной богине-вагине тоже была отдана дань, хотя в менее богатых размерах: женщину всё-таки украшает скромность.
Особенное впечатление производила элегантная, махагонового цвета трость с небольшим, круглым, белым набалдашником. На нём, податливо выгнувшись розовым клитором прямо в ладонь обладателя трости, распростёрлась заветная часть женского тела с тонко прорисованными малыми и большими губами, обрамлёнными редкими черными волосками.
Издалека вещь казалась просто великолепной. Особенно украшение набалдашника. Чем, по сути, и является созданный Богом оригинал.
Абдуль надолго задержался у картины с изображением любовных игр двух мужчин и одной женщины.
Все участники принадлежали к восточной расе. Жёлтого цвета женщина на полотне, украшенная золотым монисто и вычурными серьгами, выглядела очень довольной и ничуть не измученной, несмотря на то, что мужчины безжалостно тянули её
