буэээ. Зато я люблю пирожные трубочки и корзиночки с кремом. Но папа мне их не дает много есть. У меня потому что диатез. А у папы нет диатеза. Вера, а ты сколько бы трубочек съела?
– Не знаю, – дергает плечом булка, – но я очень люблю яблоки. Их бы много съела. А бутерброды с икрой я тоже не люблю.
– Я бы в бухфете даже бутерброд бы съела, – мечтательно тянет Маришка. – Пап, мы пойдем же в буфет? Правда же?
Киваю в ответ, ошалев от потока слов, вылетающих из моей дочери автоматной очередью. А Вера спокойна и приветлива. Терпение у этой чертовой бабы стальное. Позавидовать можно.
– Макар Семенович, а где вы взяли билеты на спектакль? – вдруг интересуется она.
– Мне прислали на электронную почту предложение поучаствовать в акции. Я согласился и купил билеты у известного благотворительного фонда…
– Который называется «Вера»? – спокойно интересуется нянька. Но я вижу в ее глазах какой-то страх, что ли, или отвращение.
– Не угадали. Фонд помощи детям «Марина». Я подумал, что не могу отказаться. Сама судьба меня вынудила посетить мероприятие. Мы приехали, кстати. А шапка вам идет, – дождаться бы конца фарса, и сжечь к чёрту лягушачью шкуру этой мерзавки. И ее запас колготок тоже в топку. Я-то, дурак думал, что уродливее белых не бывает. А оказывается есть еще дольчики.
– А мне, пап, а мне? – суетится Маришка. – Скажи шапка вещенская. Я теперь в ней буду везде ходить.
– Мы это обсудим, – уклончиво отвечаю я, выбираясь из машины. Вере руку не подаю, просто из вредности. Нравится ей выглядеть дурой, пусть хлебает полной ложкой. Маришка выскакивает сама, словно птичка-колибри. Оглядывается восхищенно, и мне становится смешно. Надо же, Миланская опера на нее не произвела такого впечатления. Хотя, судя по машинам оккупировавшим театральную парковку, и нарядам шагающих ко входу в храм Мельпомены зрителей, шику и понтов здесь сегодня будет в разы больше чем в Ла Скала. И тут явлюсь я с бабой в дольчиках и лягушачей шапке. Боже, пусть все ослепнут, когда мы войдем.
– Шапку не сниму, – словно прочтя мои мысли прошептала Вера, и пошла в своей манере, походкой вдовствующей королевы за бегущей вприпрыжку Маришкой, не обращая внимания ни на кого вокруг. И на меня посмотрела, как на пустое место. А такого я не прощаю толстым нахалкам, даже носящим фамилию Боровцева.
– Оооо, зайчики, – задохнулась от радости Маришка, увидев снующих по театральному предбаннику ростовых кукол и ввинтилась в самую толчею. Я только успеваю следить за мелькающим среди гостей розовым пятном.
– Ну слава богу. Ты за свою сойдешь в этом вертепе. Зайчики, лягушечки, ежики. А я пожалуй все же исследую местный бар на предмет вкусностей. Присмотрите за девочкой, это ваша обязанность, а я за это принесу мадам жабе болотной жижи?
– Только попробуйте, – зашипела фурия, но вдруг замолчала на полуслове, глядя мне за спину. И ее взгляд мне не понравился совсем. – Маришка, – лепечет Вера, – я говорила тебе сто раз, что нельзя разговаривать с посторонними, и уж тем более…
– Дедушка хороший. Он мне подарил игрушку и сказал, что очень хочет познакомиться с папой, – радостно смеется моя дочь. И я вдруг чувствую вихрящуюся ярость. Ослепляющую и болезненную.
– Не ругай девочку, внуча. Но научить малышку, что не все люди хорошие все же стоит. И вообще, какого хрена ребенок у вас без присмотра?
Я оборачиваюсь, сжав кулаки до хруста в костяшках. Злость слепит. Что так напугало женщину, которую трудно назвать трепетной ланью, и которая сейчас похожа на затравленного зайца?
Моя дочь удобно сидит на руках старика, прижав к груди плюшевого зайца. Он смотрит на нее жадно. И это выглядит гротескно, неправильно и пугающе.
– Не стоит горячиться, господин Ярцев, – предостерегающе скалится Боровцев, опуская малышку на пол. – Моя охрана не любит резких движений. Я просто решил поздороваться с внучкой и заодно познакомиться с ее воспитанницей. Это нормальное желание, вы так не считаете?
– Что вам от нас надо? – рычу я, едва сдерживая рвущуюся наружу злость. И чертова Вера, застывшая изваянием, на себя не похожа. Она боится своего деда. И это отчего-то меня бесит до искр в глазах.
– Сделайте взнос в фонд. Вы сюда приглашены для этого, не так ли? И следите за ребенком, – ухмыляется Боровцев. – А ты сними шапку, выглядишь идиоткой.
– Что вы себе позволяете? Эта женщина будет делать то, что захочет, пока живет в моем доме, – рычу я, наблюдая, как Вера послушно стягивает с головы зеленое уродство. – Надень свою лягушку, – приказываю, и выдернув шапку из безвольных пальцев няни, натягиваю ее ей на голову. И еще, хоть раз докоснешься своими погаными лапами моей дочери, Веры, моей жизни, бизнеса, дома, я не посмотрю на нервную охрану. Сотру в порошок, чего бы мне это ни стоило.
– Нервный ты очень, сынок. Плохо это. И друг никудышный из тебя. Даже не навестил коматозного приятеля. Не подходишь ты моей внучке, хотя стержень присутствует. Но не хватает тебе чего-то, – прищур волчьих глаз похож на пистолетные дула. – Делайте ваши взносы, спектакль скоро начнется. Вера, ты бы навестила старика. И свою воспитанницу бери. В шахматы поиграем.
– Дед, ты что несешь? С чего он должен мне подходить? Ты опять за свое? Я уже говорила, что сама разберусь со своей жизнью. И я не могу. Ты запретил мне переступать порог дома, – тихо шепчет «булка» и меня царапает острая жалость. Она вот так всю жизнь прожила, боясь сказать слова? Тогда ей можно только посочувствовать. Да черт возьми, какого хрена происходит?
– А я приду, – твердо говорит Маришка. – Деда, ты в шахматы меня научишь играть? А я тебя в шашки научу и в шарады. И если хочешь с Капитаном Всесильным познакомлю.
– Береги зайца, детка, – улыбка старика, когда он смотрит на мою дочь не страшная. Наоборот.
Боровцев резко разворачивается и уходит больше не говоря ни слова. Старый, больной, не всесильный. На его плечах лежит груз жизни. И не только своей. Вере он тоже ее испортил. Она стоит молча, провожая взглядом деда, и я не могу прочесть ее мыслей.
– Зря вы дедушку поругали, – вздыхает Маришка ему вслед. – Он одинокий. Просто
