и я сказал своим советским друзьям, что очень хотел бы присутствовать на встрече. Они были настроены скептически; Святослав Александрович не говорил ничего определенного. Я подумывал о том, чтобы прийти без приглашения, но не хотел ставить кого-либо в неудобное положение. Вообще-то появление где-либо в Москве без приглашения — наилучшая тактика: трудно дать от ворот поворот, когда вы уже стоите на пороге. Но в данном случае, если кто-либо из власть предержащих меня заметит, люди могут заявить: "Да этого американца никто не приглашал. Он сам явился".
Боязнь ответственности царит повсеместно в Советском Союзе. Она в значительной степени является результатом централизованного управления в течение нескольких поколений. Без специального распоряжения сверху никто не решается принимать решение. Горбачев пытается вытравить эту наследственность, проводя политику гласности и перестройки, но люди все еще находятся во власти страха, они не привыкли проявлять инициативу. Кроме того, все знают, что и в советской, и в русской истории периоды прогрессивных изменений, как правило, сменялись периодами репрессий, и поэтому проявляют известную осторожность. Они хорошо помнят брежневскую реакционную политику после хрущевских реформ. И все же, хорошо понимая беспокойство наследников декабристов по поводу приглашения американца, я чувствовал раздражение. Было больно чувствовать отсутствие мужества у потомков революционеров, которые боролись за свободу против тирании. Конечно, никого не отправили бы в Сибирь за приглашение меня на встречу.
И когда я уже решил, что потомки не стоят своих предков, я получил приглашение, да не одно, а целых три. Я подумал, что Святослав Александрович или Георгий и Наташа пристыдили членов организационного комитета.
Был холодный, снежный вечер 20 декабря 1982 года. За 15 минут я добрался от Ленинского проспекта до Гоголевского бульвара и, припарковавшись, направился к дому № 10, красивому особняку желто-белого цвета, который когда-то принадлежал семье Нарышкиных, одной из самых влиятельных в России.
Я не хотел, чтобы во мне признали иностранца, поэтому надел старые очки, в которых выглядел, по словам Калеба, "человеком пятидесятых годов". Сегодня советские люди одеты гораздо лучше, чем раньше, но импортные очки и обувь сразу выдают иностранца. Как только я вошел в теплое фойе, я увидел Наташу и Георгия. Мы тепло приветствовали друг друга и, сдав верхнюю одежду в раздевалку, направились на второй этаж. Я старался разглядеть на лицах людей вокруг меня следы благородного происхождения — ведь это были потомки аристократических мятежников 1825 года. Пожалуй, они выглядели так, как и те, кого можно встретить на любом литературном вечере в Москве. Однако изменения в наружности людей за последние двадцать лет бросались в глаза. Лица были более изысканны и тонки, люди казались выше и мягче. Все это было как бы свидетельством внутренней эволюции. Революция взяла огромную, тяжелую дань с российской интеллигенции; теперь старые гены утверждались вновь.
Обшитый панелями бывший бальный зал был уже полон, так что пришлось вносить дополнительные стулья. Перед самым началом вечера Георгий, Наташа и я нашли места в первом ряду. Наташа наклонилась ко мне и сказала шепотом:
— Надеюсь, на этот раз Вы не будете разочарованы. Хотя иногда такие собрания бывают очень академичны и скучны.
Я почувствовал, что и Наташа, и ее муж несколько скептически относятся к декабристам. Ведь эти мятежники хотели отказаться от традиционного русского мистицизма в пользу западного рационализма.
Так уже получилось, что председательствовал на этой вечере представитель семьи Нарышкиных, московский научный работник, которого раньше я не встречал. Он мог вполне сойти за профессора лиги "Айви". Он был одет в твидовый пиджак, у него были приятные черты лица и красивый голос. По иронии судьбы ему пришлось проводить собрание в доме, принадлежавшем его семье. К моему удивлению, он начал свою речь с представления новых лиц, присутствующих на вечере, в том числе и меня. Он назвал меня "сотрудником" американского журнала "Юнайтед Стейтс Ньюс энд Уорлд Рипорт" и произнес мое-имя на русский манер. Из его слов не было ясно, американец я или советский. Думаю, о моем присутствии ему сказал Святослав Александрович. |
Наташа оказалась права: первая часть вечера состояла из скучного научного доклада о малоизвестном декабристе Владимире Лихареве. Я надеялся услышать что-нибудь более интересное, например дискуссию об идеалах декабристов и об их интересе к американской конституции. Конечно, я понимал, что деятельность этого общества потомков должна была отражать коммунистическую интерпретацию восстания декабристов, то есть рассматривать его как неудачное выступление против монархической тирании, а не как провалившуюся попытку ввести в России западную демократическую систему.
В перерыве Георгий и Наташа решили, что с них хватит. Провожая их, в фойе я столкнулся со Светланой Степуниной, которая подвела меня к Святославу Александровичу.
— Здесь находится один человек, которого я бы хотел Вам представить, — сказал он, и мы направились к старичку лет семидесяти, хрупкого телосложения, с редкими седыми волосами и густыми бровями. Одет он был, как благородный, но бедный английский джентльмен, в слегка помятую рубашку с красным галстуком, завязанным непомерно широким узлом.
— Это, — с гордостью прошептал мне на ухо Святослав Александрович, — один из двух, оставшихся в живых, внуков. Внучка живет в Ленинграде; ей 101 год.
Я протянул руку. Старичок представился:
— Борис Иванович.
Глядя мне прямо в глаза, как бы пытаясь разглядеть мое декабристское происхождение, он сказал:
— Очень рад встретиться в Вами, Николай Сергеевич. Я слышал о Вас. Историческая справедливость восторжествовала, и мы встретились, несмотря на то, что наши предки крепко повздорили в 80-х годах прошлого века.
Я едва верил своим ушам. Может быть это шутка? Действительно, такое необычное совпадение: встретиться с потомком, у которого было что-то общее с Фроловым и со мной!
— Да, это правда, — повторил Борис Иванович, уловив удивление в моем взгляде. — У наших предков были очень крупные разногласия.
— Кто же был Ваш дед? — спросил я.
— Дмитрий Завалишин. Он написал статью, осуждавшую поведение декабристов в тюрьме, а Ваш предок защищал их. Статья была помещена в московском журнале "Русская старина".
Я слышал фамилию Завалишина и раньше, но ничего не знал о нем самом. И я попросил его внука рассказать мне поподробне.
— Хорошо, — продолжал Борис Иванович, — вкратце. Дмитрий Завалишин, молодой офицер из Астрахани, ходил под командованием адмирала Лазарева вокруг света в начале прошлого века. Желание развивать русско-американские торговые отношения привело его в Калифорнию в 20-х годах XIX века. После смерти жены в Сибири он женился вторично, будучи уже в годах. Прожил до 1892 года. Ваш предок родом из Крыма, если не ошибаюсь, служил лейтенантом в полку, расквартированном на Украине.
Наш разговор прекратился, так как надо было возвращаться
