смягчать фискальную политику, даже увеличивая дефицит. Дальнейшее смягчение монетарной политики оказывается недостаточным, чтобы поддержать экономический рост, разве что незначительно, зато одновременно будет спровоцирован бум на бирже»[223]. В 2008–2010 и в 2020–2021 годах события развивались в точности по такому сценарию, демонстрируя не только обоснованность прогнозов, которые делали критики свободного рынка, но и несостоятельность «разумной» консервативной политики.
Такое положение дел далеко не случайно. Согласно представлениям либерального мейнстрима, «правительство является участником рынка, таким же, как и все остальные, с той единственной разницей, что оно может печатать деньги»[224]. Социальные проблемы, с точки зрения этих мыслителей, не имеют самостоятельного значения и тем более не могут (по определению) быть порождены капитализмом и рыночной экономикой, разве только некоторыми ошибками и отклонением от «верного» пути. «Единственный способ систематически сокращать безработицу, согласно этой точке зрения, состоит в том, чтобы дать возможность рынкам работать еще лучше, снимая с них ограничения и улучшая качество информации»[225].
Рэндалл Рей также жалуется на либеральных экономистов, которые «верят, будто полная занятость несовместима со стабильными ценами. Хуже того, безработица рассматривается как инструмент для стабилизации цен»[226]. Но совершенно непонятно, почему сдерживание инфляции через удушение спроса лучше, чем регулирование цен и стимулирование экономики через государственные инвестиции, создающие рабочие места? Предполагается, что рынки сами решат не только вопросы, связанные с появлением неизвестно откуда нужных для развития инвестиций, но также сами создадут спрос и обеспечат равновесие, а любые — совершенно естественные в реальной жизни — события вроде стихийных бедствий, экологических и техногенных катастроф, эпидемий, социальных и военных конфликтов являются просто досадными случайностями, мешающими «нормальному» функционированию рынка. В подобных «аномальных» ситуациях либеральные экономисты, управляющие центральными банками и министерствами финансов, не просто готовы признать неизбежность «неортодоксальных» решений, но, сделав это, как правило, впадают в панику, превращаясь из упрямых скряг в истерических расточителей[227].
Разумеется, представлять денежную систему как нечто безгранично гибкое было бы крайне опрометчиво. Тот же Маркс совершенно справедливо подчеркивал, что деньги не существуют отдельно от всего комплекса общественных и экономических отношений. Потому представления некоторых экономистов, верящих, что отказ от «пугала» бюджетного дефицита сам по себе позволит построить «народную экономику», являются в высшей степени наивными[228]. Взятая отдельно денежная политика — будь она неолиберальной или кейнсианской — проблем не решит. И хуже того, финансовые принципы неолиберализма при всей их теоретической несостоятельности и при всех очевидно катастрофических последствиях, к которым уже привела данная экономическая политика, в большей степени соответствует требованиям современного буржуазного общества, чем рекомендации MMT. Дело именно в том, что общество, а не финансовая политика находится в кризисе и должно быть реформировано. И в этом плане идеи сторонников MMT могут быть эффективно использованы как часть общей стратегии социально-экономических преобразований, но не заменят ее.
Как отмечает швейцарский экономист Базил Оберхольцер, позитивный смысл концепции ММТ состоит не в том, что государство может теперь свободно тратить деньги, а в том, что эта теория возвращает в повестку дня вопрос об обеспечении полной занятости (Jobgarantie). «Хотя многие теоретические основания ММТ не являются новыми, ее заслуга состоит в том, то она вывела дискуссию из привычной ниши. Главное тут — понимание того, что не деньги, а реальные ресурсы, такие как труд и технологии, являются ограничителями экономического роста, а деньги не более чем инструмент, с помощью которого эти ресурсы мобилизовать и увеличить»[229].
Здесь теория, однако, сталкивается с практическим следствием капиталистического накопления: финансы, необходимые на местах, на самом деле централизуются корпорациями (через концентрацию капитала и прибыли) и государством (через налоговую систему). Если в итоге необходимые средства и поступают туда, где в них есть нужда, то лишь с большим опозданием и через громоздкую бюрократическую машину перераспределения (в том числе и частно-корпоративную). Но главное, целый ряд объективных потребностей вообще не могут быть выражены конкретным рыночным и даже социальным «агентом». Какая конкретная группа потребителей или даже социальная группа заинтересована в эстетичной и уютной городской среде? Кто выступает в роли потребителя при решении проблем, возникающих в связи с изменением климата? Кто предъявляет спрос на предметы и практики, которые еще не изобретены, но могут быть созданы, если вложить деньги в исследования? Вполне понятно, что во всех этих случаях мы имеем дело с непосредственным общественным интересом, осознаваемым сначала специалистами, а затем большинством населения лишь в процессе открытой дискуссии. Государство даже при капитализме рано или поздно начинает — по крайней мере, в странах с демократическими порядками — признавать эти задачи, но, во-первых, делает это с большим опозданием, когда очередной «провал рынка» приобретает уже масштаб полноценного кризиса, а во-вторых, будучи заложником корпоративных капиталистических интересов, делает это с большим трудом, а иногда и оказывается неспособно своевременно принять необходимые меры.
Как и любой технический инструмент, финансовая политика, выработанная на основе идей MMT, вполне может сработать на благо общества и стимулировать развитие экономики. Но в полной мере она реализует свой потенциал, лишь будучи встроена в систему институтов общественного самоуправления и демократического планирования, став частью процесса социалистической реконструкции общества.
Это относится не только к MMT, но и к ряду других инициатив, направленных на исправление ситуации в финансовой сфере. Так, призывая бороться против эгоизма финансовой аристократии, швейцарский экономист Марк Шенэ предлагает усилить демократический контроль над банковским сектором и законодательно ограничить некоторые виды банковских операций (например, установить жесткий предел на задолженность финансовых корпораций)[230]. Легко догадаться, что эти меры не только окажутся недостаточными, чтобы решить накопившиеся проблемы, но просто не будут приняты, поскольку, с одной стороны, противоречат интересам описанной самим Шенэ финансовой аристократии, а с другой стороны, никак не подрывают ее мощь. Любые частичные меры, какими бы разумными ни были они сами по себе, дадут значимый эффект лишь в сочетании с радикальными изменениями, создающими новую политическую ситуацию, новую экономическую реальность и новые правила. В случае крупного финансового капитала таким единственным решением является его экспроприация, причем, по сути дела, она подготовлена самой практикой ведущих банков, которые постоянно обращаются за помощью к государству и получают от него всевозможные льготы. Если в самом деле функционирование таких предприятий системно необходимо для выживания экономики в целом, а развиваться без регулярной прямой и косвенной государственной поддержки они не могут, то национализация и последующее реструктурирование финансового сектора не просто являются естественным и назревшим решением, но и логически вытекают из экономической аргументации, предъявляемой обществу самими же банкирами.
Увы, поднимая подобного рода вопросы, мы выходим за рамки экономической дискуссии, неминуемо
