островков; за небольшим стеклянным столом под сенью раскидистых пинов, уже завязавших крупные красные плоды. Они источали едва уловимый терпкий аромат. Я активировал на панели ветровой щит, и круглая платформа плавно поднялась над террасой. Подальше от чужих глаз и ушей. Крес выбрал разбавленную чагу и шматок жарено мяса. Я остановился лишь на стакане горького шипучего зирта. Чага с утра — разве что для Креса. Его и ведром не свалишь.
Он с энтузиазмом принялся за мясо, и от его недавней сосредоточенности не осталось и следа. Он будто забыл о том, что следует делать постное лицо и бросать тревожные взгляды. И без того знаю, что он вновь видел в происходящем свое глупое мифическое превосходство. Но от этого было не легче.
Крес утолил первый голод, отложил приборы и развалился в кресле:
— Говорят, если невозможно ничего изменить, нужно посмотреть на ситуацию под другим углом.
Я подкручивал бокал на столешнице:
— Например?
— В этом есть и преимущество: теперь никто даже не вспоминает твой выход в порту.
Я шумно выдохнул:
— Ты находишь это смешным?
Он промолчал, даже опустил голову.
— Рано или поздно мой выход был бы забыт, невзирая на обстоятельства. Время решило бы эту проблему. Время и новые Тени. А такая жена не забудется. Она снова и снова будет напоминать о себе. Снова и снова. Снова и снова. И знаешь что… Нагурнат — это отцовская блажь. Он все еще пытается делать хорошую мину. Создать видимость легитимности. Хотя Нагурнат наш уже шесть лет. И твой отец прекрасно справляется с обязанностями асторского наместника. Можно даже сказать, что он умудрился достичь с местными некоторого взаимопонимания.
Крес кивнул:
— В нем есть определенная гибкость… которой не хватает порой его величеству. Да и тебе тоже. Но у нас несколько иные… обстоятельства. Ты ведь сам понимаешь. Мы должны уметь вовремя… уступать.
Я глотнул зирта, облизал губы:
— Что говорят? Уверен, ты знаешь.
Крес приложился к чаге, поморщился.
— Ты, правда, хочешь это слышать?
Я кивнул.
— Видели ее немногие. Но вот наслышаны уже точно все. Те, кто поумнее, — молчат. Прочие — состязаются в остроумии. С чьей-то легкой руки ездовых кунов стали называть тягачами нагурнатской породы… — Он осекся: — Прости, я озвучиваю лишь то, что слышал.
Я сделал большой глоток. Шипучая горечь обожгла горло.
— Верховный состряпал благоприятный прогноз. Наверняка знаешь…
Крес кивнул:
— Его величество хочет благостных знаков.
Я подался вперед:
— Ты же понимаешь, что это выдумки и полный бред? Когда их прогнозы сбывались? Хотя бы раз? Агринон сочинит что угодно, чтобы угодить отцу. Должен же он хоть как-то оправдывать свое содержание! Он сочинил, что между мной и этой нагурнатской принцессой начинается какое-то асторологическое сближение. Только что отец приказал поселить принцессу в моем доме. Пренебрегая обычаями.
Кузен присвистнул:
— Даже так? — Он хмыкнул, растерянно покачал головой. — Но и в этом есть свои плюсы — ее хотя бы никто не увидит.
Плюсы…
Я пристально посмотрел на Креса:
— Никакого сближения нет и быть не может. Только не с ней. Я это чувствую. Скажи честно: что бы ты сделал на моем месте?
— Я? — он поднял брови. — Хочешь склонить меня к измене, брат? Я не на твоем месте.
— Ты бы женился на такой женщине?
Он вновь хлебнул чаги. Больше для того, чтобы заполнить неловкую паузу. Он сейчас соврет…
— Я не наследный принц, — Крес решительно покачал головой. — Я не могу ставить себя на место наследного принца.
— Ты не принц, но ты мужчина.
— Как мужчина, разумеется, нет. Даже если бы пригрозили меня вздернуть. Но, как наследный принц, я бы сделал то, что от меня ожидают.
— Женился?
— Без сомнения.
Крес говорил правильные нужные слова… но он так не думал. И, пожалуй, это был единственный момент, когда он мог быть счастлив от того, что всего лишь второй. Он волен выбрать себе жену по вкусу. С одобрения отца и дяди, разумеется. Но у него было право голоса. В отличие от меня. Когда-нибудь я буду первым в истории королем, женатым на корове. Впрочем…
Я поднял голову:
— Ты не помнишь королей Нагурната? Она ведь наверняка унаследовала такую внешность. Хочу знать, на кого именно она похожа.
Крес задумался, покачал головой:
— Нет, не приходило в голову. К тому же, его величество приказал уничтожить все хроники Нагурната. Чтобы нечем было освежать память. Не осталось ни единого портрета королевской семьи. Знаю лишь о том, что в свое время его величество хотел получить ее мать. Но та предпочла яд.
Да, я тоже что-то слышал…Отец всегда любил красивых женщин. Но это значило, что мать и дочь совершенно не похожи. Значит, Амирелея Амтуна пошла в своего отца? Не понимаю зачем, но я бы хотел в этом убедиться. Отец и дядя наверняка что-то помнят, но они не скажут. Тем более теперь. Или скажут, что угодно, чтобы только подтолкнуть меня к этой принцессе.
Я посмотрел на Креса:
— Дядя руководил уничтожением хроник. Я хочу, чтобы при случае ты заглянул в его нагурнатскую документацию. Буду благодарен, если сумеешь хоть что-то раскопать.
28
Теперь я боялась только одного — что он снова придет. И все повторится.
К вечеру тело напоминало о себе гораздо ярче, чем утром. Будто опомнилось, прочувствовало, осознало. Ужаснулось. Я ощущала себя так, как, пожалуй, безмозглые стратели-новички. Те, которые с горящими глазами в первый день берутся за работу с неописуемым рвением. Бегают, как угорелые, без устали таскают ведра в надежде тут же несказанно разбогатеть. У Гихальи для таких было даже свое меткое название — сказочники.
Их всегда можно было отличить от прочих на следующий день. По ругани и стонам. Некоторые даже не могли на собственных ногах спуститься в барный зал, чтобы поесть и пропустить стакан. И тогда Гихалья лезла с подносом по лестнице сама. Правда, тоже кряхтела и ругалась.
Рвение… Я сошла с ума. Я страстно желала этого. Как оправдания безумства. Мне, как воздух, нужно было хоть какое-то оправдание. Даже самое жалкое.
У меня болело все. Казалось, даже кожа на голове. Тупо ныло между ног, и эта боль разливалась с каждым движением, растекалась по телу, отдавалась ломотой в бедра. Она не давала забыть о причине, породившей ее. Неосторожный резкий вздох отзывался в животе, в каждой напряженной мышце. Я снова и снова мысленно возвращалась в этот кошмар. Вспоминала, как стонала, извивалась, глохла от поработившего меня наслаждения. Как тело пробирала судорога. Я уже почти не различала конкретных деталей,
