вернее, к тому, что он охранял всё это время. Кот спрыгнул, и Надя развязала мешок, полный корнеплодов – морковь, свёкла, редька.
– Ох, как же ненавижу это всё чистить…
Но, сделав глубокий вдох, она взялась за нож и вскоре начистила всего понемногу. Нарезав, кинула в кипящую воду, туда же высыпала промытое зерно, даже соль нашлась. Вода в кастрюле бурлила, Надя помешала варево ложкой, довольная собой. Рядом на плите стоял чайник, и она решила: раз уже приняла здесь угощение, то можно и чай заварить, хуже уже не будет. Надя спрятала перо, и дом погрузился во тьму. Как раз когда чайник закипел, дверь скрипнула. Вошла Пелагея – всё та же надменная дама, а не знакомая с детства старушка. Она зажгла новые свечи.
– Ну, смелая внучка, неужели со всем справилась? – Пелагея заглянула в кастрюлю, и её удивление не скрылось от Нади.
– Да, суп почти готов, – ответила та бодро, – а пока можно чаю выпить…
Пелагея кивнула, засыпала чай в заварник, а Надя наполнила чашки. По кухне разлился густой и тягучий аромат неизвестных трав.
– Суп из кореньев решила сварить?
– Да, – ответила Надя, – мой любимый… Подумала, что и вам понравится.
– Любимый, значит?
– Да, мама всегда варила. Ещё я люблю спагетти с сыром, но ни того, ни другого не было.
– Вот как?
– Да, мама варила такой суп и всегда говорила про род, корни… Что очень важно знать свои корни.
– Знать свои корни, говоришь? – переспросила Пелагея. – Продолжай.
– Да, я тоже думаю, что это важно. А мы вот многого не знаем. Даже про прабабушку мало что слышали. Так туманно всё с ней… Вот мы сюда и пришли.
От неожиданного заключения Пелагея вскинула брови.
– Ладно, хватит дурачиться, это всё из-за вашего кота… – Надя расправила плечи. – Я знаю, что речь идёт не только о Марьяне, но о всей нашей семье, о всём роде. И даже Дивья с нами неспроста, хоть она мне не особо нравится. А ещё я знаю, кто вы такая…
– Кто же? – Пелагея отхлебнула чаю из чашки.
Но вместо ответа Надя спросила:
– Только не пойму: почему я? Почему именно меня вы всеми силами пытаетесь отправить назад или не пустить вперёд? Даже когда я выбрала путь, вы загадали то, до чего я не должна была додуматься. Потом было бы новое задание, и новое, и новое… Но правила таковы, что я угадала ваши мысли, а значит, свободна. Так-то.
– Ну, хорошо, – просто согласилась Пелагея, – свободна. Иди. Но чаю-то попьёшь с бабушкой?
Надя будто поддалась чарам, потеряла бдительность, радуясь собственной смекалке. Она сделала глоток – и тут же пожалела. Тело стало тяжёлым, страшно захотелось прилечь. Надя помнила, что в мире Нави всё только кажется, а на самом деле усталости нет, голода нет, жажды тоже. Но тело всё равно не двигалось.
– А это уже нечестно… – промямлила она.
Пелагея лишь развела руками. Надя почувствовала, как глаза против воли закрываются. Она бессвязно пробормотала, что с кольцом ей обещан помощник, но дальше мысли уплыли. Комната вытягивалась, изгибалась, превращалась в волну, волна накрывала, душила, сдавливала. Здесь нельзя ничего есть и пить – иначе застрянешь, собою не будешь. А кем будешь? Частью мира Нави, безмолвной, бездумной, умеющей лишь наблюдать, запоминать, хранить образы, словно камни в Пещере памяти.
Надя засыпала. Сколько бы смекалки и силы воли она ни проявила, кажется, всё же проиграла.
Тук! Тук! Тук!
Проиграла.
Тук! Тук! Тук!
Громкий стук выдернул из забытья. Надя поёжилась от холода, как после долгого сна. Острый птичий коготь колотил в стекло, золотой свет слепил глаза. Пелагее пришлось открыть окно, чтобы птица не разбила его.
– Выйдешь погулять, девица? – раздался звонкий голос.
Сердце встрепенулось, разум просветлел – и наваждение пропало, будто его не было.
– Гамаюн! Я знала!
Надя кинулась на шею огненной птице, не боясь, что обожжётся. Она радовалась ему, словно давнему другу. Он тоже улыбался, отчего румяные щёки ещё больше алели. Радужные крылья окутали её, и Надя, не прощаясь и не оборачиваясь, покинула избу через окно. Всего секунду назад она тонула в сонном болоте, а сейчас счастье и сила лились через край.
Пелагея смотрела, как невиданное для мира Нави существо унесло девушку прочь из её избы.
– Ничего-то ты не поняла, ничего… Укрыть бы тебя, юную, смелую да глупую, заточить в четырёх стенах, убаюкать, учить, пока разума не наберёшься. Эх, горячая голова!
Но Надя не слышала. Гамаюн уносил её всё дальше – над дремучим лесом, вкруг каменной горы да вверх.
Надя зажмурилась, когда они взмыли к самому небу, которое оказалось вовсе не небом. Открыв глаза, она увидела вокруг мутно-синий пар. В нём, как в воде, плавали рыбы – огромные, с глазами-изумрудами и сияющей чешуёй. Киты, во много раз больше, с серебряной кожей, разевали рты, и рыбы исчезали в них.
– Ой! – взвизгнула Надя, когда пасть одного из китов разверзлась прямо перед ними. Гамаюн ловко свернул, но Надя успела разглядеть: внутри чудища был город, с домами и улицами, с деревьями и озёрами. У Нади перехватило дыхание, глаза не успевали увидеть все чудеса. Рыбы выпускали пузыри, в них сияли звёзды и луны. Рыбы исчезали в пастях китов, а потом словно отделялись от металлической кожи, заново отращивали плавники и хвосты, вновь сияли и плыли дальше.
Наде было до того страшно, что она не шевелилась и даже не моргала, но когда Гамаюн устремился вниз, ей стало немного жаль покидать невероятный мир.
Они приземлились в том же лесу. Почувствовав под ногами твёрдую почву, Надя наконец выдохнула и разразилась вопросами.
– Что это было? Это всё реально?! Это… Это невероятно! Но страшно…
Голова вещей птицы склонилась набок.
– Морок, догадка, возможность, игра, – пропел Гамаюн, – исполнится завтра… Иль никогда.
– Навь, – поняла Надя. – Мир непроявленного, да? Здесь всё возможно, любые метаморфозы.
Гамаюн кивнул.
– Спасибо! – горячо поблагодарила Надя. – Спасибо, что показал.
– Перо моё – то часть души, – прозвучало в ответ. – Беда? Тревога? Чем помочь, скажи.
– Помочь? – Надя тяжело вздохнула, вспомнив о бедах. – Я всех растеряла… Найти бы сестёр и брата…
Ответом стала новая песня:
– Темна ночь. Затерялась луна
Иль ещё не взошла?
Грустна девица. Осталась одна?
Иль к своим пока не дошла?
Луна-то путь на небеса найдёт,
А девицу – вон, уж кто-то зовёт!
Он огляделся по сторонам и вдруг пропел её имя, словно написал его в воздухе и любовался:
– На-а-дя-я.
– На-а-дя. На-дя, – вторило эхо.
– Слышишь? – Он приложил крыло к уху. – Спеши
