на заднее сиденье и пристегивает ремнем, словно я ребенок. Мне почему-то это очень не нравится, как будто бы меня облачают в смирительную рубашку и перевязывают веревками.
– Сними его, – возражаю я, нащупывая рукой кнопку.
Водитель явно нервничает.
– Слушай, парень, не хотелось бы неприятностей, – обращается он к Аарону. – Может, уймешь свою подружку?
Мое тело словно превращается в черную смолу; я быстро погружаюсь в голову таксиста, ощущая легкое покалывание от переизбытка силы.
– Кто бы говорил. У самого-то не получилось, вот и ушла от тебя жена.
Не знаю даже, оскорбление ли это. Но мой талант ему явно пришелся не по вкусу. Или же он испугался.
– Так, выходите, – резко говорит он. – Вылезайте сейчас же.
– Извините. Она… она недавно узнала плохие новости и немного расстроилась, – умоляюще говорит Аарон.
– Ничего я не расстроилась! – кричу я. – И никаких плохих новостей я не узнавала. Просто один сумасшедший достал меня своим бредом.
– Слушай, друг, не мог бы ты довезти нас до холма? Высадить в конце Ньюман-стрит?
– Ньюман-стрит? – повторяю я. – Ты что, хочешь вернуться в школу?
– Никуда я ее не повезу, – говорит водитель.
– Я дам вам… – начинает Аарон, заглядывая в свой бумажник. – Двадцать шесть евро. За десять минут поездки. Неплохо ведь, да?
Водитель не может устоять и соглашается. Ощущение, что меня захлестнула черная смола, понемногу спадает. Я не могу поверить, что сказала такое о его жене. Почему? Он же ничего мне не сделал. Мир перестает качаться. Теперь меня охватывает тупая, обездвиживающая тошнота. Я стараюсь не смотреть на Аарона и гляжу в окно, наблюдаю за посетителями клубов, которые, спотыкаясь, выходят на улицу. Девушки в крошечных платьях слишком пьяны, чтобы чувствовать холод.
– Ну все, приехали, – говорит водитель.
Он высаживает нас у школы, и я бормочу ему: «Извините». В конце концов, он не виноват, что от него ушла жена, она просто влюбилась в другого.
Теперь в здании пахнет немного по-другому. В последний месяц запах школы Святой Бернадетты был почти успокаивающим: старая древесина, пепел, плесень. Но сейчас появился новый элемент, теплый и животный, от которого у меня раздуваются ноздри.
– Зачем мы пришли сюда? – спрашиваю я, принюхиваясь в поисках источника загадочного аромата.
Запах этот кажется железным и влажным, как будто мы в сарае, где только что кто-то родился. Или же что-то умерло внутри стен?
Ближе к классу 2А вновь слышен плач – теперь почти такой же привычный, как звук микроволновки.
– У меня какое-то предчувствие…
– Не хочу я выслушивать очередных твоих теорий, – огрызаюсь я. – С меня довольно и всякой чуши обо мне.
Он ведет меня вверх по лестнице, перепрыгивая через проломленные Манон доски, и кладет руку на ручку двери класса 2А.
– Готова?
Не дожидаясь ответа, он заводит меня внутрь.
В Коридоре запах усиливается, и меня слегка тошнит. Здесь он более древний, густой, похожий на запах медных монет и использованных прокладок. Аарон закрывает нос футболкой.
Тишина в комнате кажется напряженной. Ощущение это трудно описать. Нас словно окружила невидимая тьма, если такое возможно, или как будто над воздухом накинули незримый плащ.
– Не хочу, – внезапно выпаливаю я.
Мои глаза наполняются слезами.
– Так нужно, – сурово говорит Аарон, кладет руку мне на плечо и тянет меня за собой по Коридору.
Мы доходим до портрета Домохозяйки, и я отворачиваюсь, устремляя взгляд на противоположную стену, на единственное место без картин.
По мере того как атмосфера сгущается, во мне поднимается что-то первобытное, почти забытое, и говорит: «Не смотри, Мэйв. Не оборачивайся».
– Мэйв, – мягко произносит Аарон. Потому что знает. Нас обоих словно дергает металлическая нить сенситивности, и мы оба знаем.
– Ты должна посмотреть.
Время в Коридоре движется не так, как в обычном мире, и трудно понять, оборачиваюсь ли я через десять секунд или десять минут. Но все же оборачиваюсь и смотрю на портрет.
Да, это Домохозяйка, но не такая, какой я ее знала. Не как демон, чье лицо больше похоже на маску, с полуразмытыми глазами и губами, больше фантом, нежели женщина. Здесь она изображена в своем длинном белом платье, с собакой у ног, но она – явно человек, и при этом молодая женщина. На ее плечи спадают темные волосы, нечто среднее между кудрявыми и вьющимися. Раньше Домохозяйка всегда выглядела так, будто ее только что вытащили из реки Бег, но эта женщина совершенно сухая. Разве что чуть помятая.
Я делаю шаг ближе. У нее голубовато-серые круглые глаза, бледноватая кожа и темные густые брови. Собака тоже другая. Раньше она мне казалась уипетом[6] или борзой, но эта меньше и попушистее.
Я стараюсь рассматривать картину понемногу, по одной детали зараз, потому что не хочу отходить назад и воспринять всю ее целиком. Потому что я понимаю, что увижу.
Я увижу свой портрет.
То есть портрет Домохозяйки.
А это и есть мой портрет.
Мир снова качается. Я вдруг опускаюсь на колени и сжимаюсь от чувства, будто каждый орган оказался зажат в груди. В Коридоре раздается сухой, надсадный вопль, и на мгновение мне кажется, что это вернулся плач, ставший для нас с Аароном таким привычным, – плач, который вырывается изнутри дома, когда он чего-то от нас хочет.
Но тут я понимаю, что это мой плач и что он всегда был моим. Печаль и ужас настолько сильны, будто застряли внутри Килбегского колодца, как пломба в зубе. А может, это рыдают другие женщины, другие Домохозяйки, другие создания, которые так же, как и я, поняли, что обречены. Обречены быть орудием мести, обречены жить вечно и никогда по-настоящему.
И тут из глубины этой темноты на поверхность поднимается нечто чистое и свежее. Послание из Колодца для сенситива, который был рожден, чтобы защищать его.
Ты хотела знать, кто такая Домохозяйка, Мэйв?
Спроси себя: кто управляет домом?
Часть вторая
20
Я ПРОСЫПАЮСЬ НА СТАРОМ ДИВАНЕ СЕСТРЫ Ассумпты. Аарон сидит на полу, скрестив ноги, сцепив руки и упираясь носом в костяшки пальцев. Должно быть, он перенес меня сюда. Я не помню, как упала, но в суставах ощущается тугая боль, и что-то подсказывает мне, что я рухнула на пол, потеряв сознание.
Несколько мгновений я разглядываю штукатурку на потолке и лепнину в виде роз. После пожара все они сильно пострадали и осыпались.
– Так ты давно об этом знал? – спрашиваю я, не отрывая взгляда от потолка.
Он смотрит куда-то вдаль – то ли думает, то ли избегает вопроса.
– С тобой что-то происходило, это факт, – наконец отвечает он. – Что-то похожее на
