Что до служанки-христианки, Томас не упоминает ее в первой части рассказа, объясняя это впоследствии тем, что она «какое-то время держала язык за зубами», боясь мести евреев, у которых служила. В «Житии» она появляется позднее. Возникает впечатление, что, отшлифовывая окончательный вариант, Томас добавил рассказ «очевидицы», где она повествует, как подсматривала за происходившим в дверную щель. Хотя эта сцена и придумана, она яркая и подробная:
Пока она, как ей приказали, одна на кухне кипятила воду, не зная, что происходит, она тем не менее ясно услышала шум происходящего и она разглядела в открытую дверь – одним глазом, потому что двумя не получалось – мальчика, привязанного к столбу. Увидев это, она пришла в ужас; она зажмурила глаз и закрыла дверь. Занимаясь делами и снуя по всему дому, она нашла часть пояса мальчика, ножны с ножом внутри, иголку и кошель. Затем она осмотрелась внимательнее и заметила явные свидетельства того, что случилось[380].
Фигура подглядывающей служанки-христианки в доме евреев стала расхожим стереотипом в позднейших историях кровавого навета; под влиянием церковных и светских властей такой персонаж мог легко засвидетельствовать «подробности» и точные обстоятельства предполагаемых событий. Евреи часто нанимали кормилиц-христианок. Третий Латеранский собор 1179 года провозгласил подобный наем незаконным, опасаясь, что евреи могут развратить простые христианские души. В позднейших рассказах о ритуальных убийствах служанка превращается в «злую женщину», mauvaise femme, иногда старуху, но чаще молодую прислужницу, пособницу евреев[381]. Служанка-христианка в доме евреев фигурирует в «Житии» Роберта Берийского XII века (подробнее см. в главе 7). Она часто появляется и в позднейших рассказах о предполагаемом осквернении гостии. Позднее возникновение служанки в повествовании Томаса наводит на мысль, что личных показаний свидетелей, изначально им приведенных, оказалось недостаточно, чтобы убедить людей в святости Уильяма.
Для достижения своих целей Тарб полагался на уверенность средневековых христиан – по крайней мере тех, кто обладал некоторым образованием и определенным лоском, – в том, что они хорошо осведомлены о повседневной жизни евреев. Сюда относились: обычай созывать суд раввинов, собрания общины, практика принесения ребенка для начала изучения Торы, наем христианских служанок, бросание жребия и главенство Nasi из Нарбонны, то есть так называемого еврейского царя (на иврите nasi означает «князь»). Все это подкреплялось библейскими толкованиями. Образ Каина и метафоры невинной крови для очищения неверия были широко распространены в то время, когда епископ Тарб выступал на суде над Симоном. Слова и объяснения, которые Томас вкладывает в уста крещеного еврея Теобальда, отражают христианские представления о поведении евреев, а не знакомство с их настоящей жизнью.
Под суд отдали еврейскую идентичность как таковую, а не конкретного преступника. Обвинение в убийстве против только одного предполагаемого подстрекателя не послужило бы целям епископа, потому что Дельсаль был уже мертв. Чтобы добиться успеха, Тарбу требовалось обвинить всю еврейскую общину. По словам Томаса, выкрест Теобальд объяснял, что евреи собираются каждый год и выбирают город, где произойдет жертвоприношение[382]. Утверждалось, что история о том, будто еврейская община на большом собрании определяет конкретный город для жертвоприношения, основывается на схожем повествовании из поздней античности; тем самым подразумевалась своего рода преемственность традиции. Но мало кто из христиан XII века (если таковые знатоки вообще были) знал эту древнюю историю, потому что, насколько известно, рукописи, содержащие это раннее повествование, не имели хождения[383]. Теобальд не нуждался в подобном древнем источнике: он мог иметь в виду беспрецедентную встречу еврейских лидеров, состоявшуюся около 1150 года, того самого, когда судили Симона де Новера. Тогда под руководством раввина Якова Тама более сотни раввинов собрались для обсуждения еврейских законов и вопросов, представлявших общий интерес (например, принудительное крещение) после Второго крестового похода[384]. Подобное стремление французских евреев в XII веке действовать совместно было неслыханным, и после смерти Тама подобные собрания более не происходили. Раввины съехались из многих мест – из Санса, Оксерра, Пуату, Парижа, Мелюна, Этампа, Анжу, Нормандии и «с берегов моря», что может означать Англию. Более 150 раввинов засвидетельствовали принятые решения и согласились им следовать. Такая важная координация деятельности общин, должно быть, произвела впечатление как на христиан, так и на самих евреев – вне зависимости от того, действительно ли там собрались все раввины.
«Выбор жребия» (sortes ponunt), который, как утверждает Томас, происходил на таком собрании, также напоминал его современникам библейские прецеденты (включая рассказ Матфея о том, как римские солдаты бросали жребий об одеждах Христа). Он также вызывал ассоциации с еврейским праздником Пурим, отмечавшимся в четырнадцатый день месяца адара и обычно выпадавшим на март: слово «пурим» происходит от персидского «бросать жребий». Некоторые исследователи полагают, что общинные игры во время Пурима, включая повешение изображения врага, могли привести к обвинению в ритуальном убийстве[385]. Христиане, возможно, также слышали о Пуриме из‐за широко распространенной еврейской традиции отмечать «вторые пуримы», чтобы отпраздновать избавление от опасности; этот ритуал служил «подлинным инструментом коллективной еврейской памяти» в Средние века[386].
