Дно реки усыпано тысячами камешков, сверкающих бархатистыми друзами, бесконечными крошечными кристалликами, похожими на пыльцу, крылья бабочек или книжную позолоту. Я поручаю детям собрать самые гладкие и омытые водой – «камешки удачи». Так, рассуждаю я, они будут бродить по мелководью, опустив голову, а не нестись, сломя ее, навстречу гибели. Старший ребенок, Вольфганг, подходит ко мне поговорить наедине, как взрослый со взрослым. Его голос уже отдает шероховатостью наждачной бумаги, а это верный признак того, что скоро он начнет садиться. Он наклоняет ко мне свою взъерошенную белокурую голову и сообщает:
– Мама говорит, нельзя верить в удачу, это все равно, что сказать, что тебе не нужен Бог.
– О, ну об этом я бы не беспокоилась, – рискованно предполагаю я.
Непросто быть тетей-язычницей. Иногда меня просят сказать моим племянницам и племянникам, что я хожу в «церковь ума», или объяснить, почему моих друзей не назвали в честь каких-нибудь святых.
– Я просто имею в виду, что им нужно выбрать себе любимый камешек или тот, в котором, по их мнению, есть смысл.
Любимцы – это не плохо. Даже у Господа были любимцы. А что до смысла, то он схож с удачей, и некоторые вещи просто источают этот свет, и никто не знает почему.
Тем временем Джейсон, который забыл взять с собой резиновые тапочки для ходьбы по каменистому дну и взгивает, как чихуахуа, при каждом шаге, готов подчиниться такому же древнему и неумолимому мужскому инстинкту – познакомить Следующее Поколение с Опасностью. Он указывает на неприступную скалу, нависшую над самой большой и бездонной ямой для купания, и они с Вольфгангом вместе отправляются исследовать возможность сбросить с нее свои бренные тела.
Когда сгущаются сумерки – предупреждают нас на вдохе в парк – подростки пробираются внутрь и устраивают в этой яме вечеринки. Судя по всему, многие тонут. Судя по всему – взбираясь на самую высокую точку пресловутой скалы и прыгая с нее в вечность – или еще дальше. Ноги ниже колен трясутся, когда я прикидываю высоту, мышцы напрягаются, готовясь к прыжку. И в тот момент, когда я уже собираюсь совершить этот свободный и дикий прыжок хотя бы в своем воображении, какой-то мужчина с откровенным восторгом сбрасывает с края обрыва ребенка. Внизу предположительно стоит тот, кто его поймает, но кто знает.
Слова моей сестры эхом отдаются у меня в ушах. Конечно, наше акваобразование было травматичным. А как оно могло оказаться другим? Ведь нашим учителем был Грэг Локвуд.
Мой отец был учителем в той или иной степени все наше детство – но преподавал он по большей части в старших классах в школах для мальчиков. Он был широко известен своими методами, которые включали в себя бросание кусочков мела и ключей прямо в головы учеников, причем так искусно, что попадал он по ним только случайно. В наши дни такое было бы недопустимо, но тогда родители звонили ему и благодарили за то, что он задавал перцу их непослушным, ужасным сыновьям, которых они сами терпеть не могли.
Когда же дело дошло до нашего образования, отец объявил себя ответственным только за два предмета: религию и плавание. С одной стороны, он был возвышенным человеком; с другой стороны, он был человеком приземленным. Его лекции по религии были бесконечно увлекательными и в основном вертелись вокруг сцены, в которой девственница просыпается однажды утром и понимает, что беременна капелькой огня, а затем рождает его девять месяцев спустя в окружении кучки ослов. Чему это должно научить – так это никогда не заниматься сексом до свадьбы. Мы с Кристиной слушали его, а затем переглядывались и пожимали плечами. Эта история показалась нам такой же правдоподобной, как и все прочие.
Когда настало время учить нас плаванию, отец отверг мамину стратегию, согласно которой мы каждый день в течение года окунали бы лица в бассейн, затем два года погружали бы в воду тела, после чего три года ежедневно медитировали на красоту и грацию дельфинов, а потом, под конец десятилетия, возможно, могли начать учиться плавать.
– Чушь собачья! – объявил отец. – Моим детям нужны совсем другие уроки плавания. Такие, когда тебя просто бросают в чертов бассейн!
И вот как-то раз, в первые выходные школьных каникул, он отвез меня и Кристину в Ассоциацию молодых христиан и с энтузиазмом швырнул нас в глубокий бассейн. Кристина, которой не хватило плавучести, моментально пошла ко дну, как сундук с сокровищами. Я же замолотила по воде мощными ножищами среднезападной девчушки и завизжала, одновременно заглатывая половину бассейна. После невыносимо долгой минуты созерцания наших страданий, отец прыгнул в воду с грацией гигантской балерины и вынес нас под мышками на сушу.
– Вот вам первый урок, – говорил он, пока я пыталась сдержать мощнейший позыв водной блевотины. По крайней мере никто из нас не отдал концы в тот день, а значит «тест» мы прошли. Так началось лето нашего обучения. Нам запрещали грести по-собачьи, запрещали зажимать носы. Всякие круги и нарукавники также не допускались. Последние так вообще были верным признаком того, что этот ребенок – слабое звено, и даже лучше, если его утащат хищники, это лишь укрепит стадо. Правило о том, что после еды нужно подождать хотя бы полчаса, прежде чем идти плавать, нарушалось так же упорно, как законы Билла Клинтона. Прежде всего, нам никогда не разрешали просто «расслабиться и поплескаться» в бассейне. Отец верил, что если ребенка безо всяких церемоний швырнуть в воду, то какой-нибудь глубинный рефлекс млекопитающего возьмет верх, и его руки и ноги сами собой обучатся нужным плавательным движениям. Ну а если ребенок утонул – сам дурак, надо было слушать свое тело. Так или иначе, его стратегия сработала. Иного и быть не могло. Либо так, либо могила со словами «здесь лежит ребенок, не обладавший инстинктом самосохранения», выбитыми на надгробии. Лицо моей матери во время этих уроков выглядело так, будто она сошла с одного из адских пейзажей Иеронима Босха – не то распятая на арфе страдалица, не то мужчина, ректально рожающий хрустальное яйцо. Тем не менее, она никогда не вмешивалась, и мы с сестрой стали превосходными пловчихами – всякий раз оказываясь в воде, мы плавали с такой скоростью, будто от этого зависело самое наше бытие, а за нами по пятами мчалась сама смерть.
– СЛЕДИ ЗА ТЕХНИКОЙ! – кричал отец с шезлонга и снова погружался в чтение толстого романа Тома Клэнси про каких-то нервных людей на подводной лодке. Он поправлял черные очки и удовлетворенно причмокивал губами. Видимо, люди в этом романе и правда ОЧЕНЬ нервничали.
Несмотря на такое кривое начало, я вскоре всей душой полюбила бассейн, потому что бассейн означал подростков. К семи или восьми годам я стала их преданной фанаткой. Я рассматривала их со всех сторон и восхищалась их прекрасными телами. Прекрасные тела лежали неподвижно, поворачивались, роскошно вытягивались, подставляя солнцу каждую свою частичку. Они вытягивались на белых пластиковых шезлонгах. Тянулись и потягивались, вытягивая ноги, руки, стройные ветви позвоночников и шей. Вся их длинная, подрумяненная солнцем родословная тянулась корнями в прошлое прекрасных животных, точно так же нежащихся на солнце. Их волосы и ногти как будто отрастали на глазах, а вместе с ними – само будущее.
