Некоторые особенности отличают их от остальных. В ходе обычной беседы они иногда переходят на латынь. Сделай такое обычный ребенок, ему бы, наверное, вызвали экзорциста, но в их случае все наоборот. Мальчики носят брюки цвета хаки, такие же, как те, в которых мои братья ходили в школу. А девочки по воскресеньям надевают длинные юбки и вуали. Это трудно сопоставить с коротенькими шортами в ромашковых узорах, которые сама Кристина носила в подростковом возрасте или футболкой, которую она однажды тайком привезла домой из торгового центра, на которой спереди были напечатаны слова «Пожалуйста, отсоси мне», а сзади – «Поцелуй». Я все еще не могу уловить скрытый смысл этого послания. Девчонкам тоже можно отсасывать или это была мужская футболка? Ответ на этот вопрос мы получили, когда матушка нашла ее скомканой в корзине для белья и разрезала на сотню маленьких кусков.
Дети называют моего отца «Большой и Страшный». Не «деда» и не «дедуля». Но ему это идет. Когда он заходит в комнату, они обращаются на него свои бледные торжественно-серьезные мордашки, а он замирает на секунду, а затем скалится, как огромный лохматый волк. Сдавленное хихиканье проносится между ними, стремительное, как щелчок кнута. Они не смеются, пока папа не подаст им такой вот сигнал. Когда во главе вашей семье стоит священник, трудно понять, где заканчивается церковь. Когда они выполняют этот маленький ритуал, мне почти хочется отвернуться, и я снова думаю о том, какое это удивительное внетелесное переживание – наблюдать за чьим-то религиозным детством со стороны, когда раньше сам был в самом его эпицентре. Через пять минут – я засекаю – он снова уходит наверх. Ему нравится, когда в доме внуки, но пять минут в их компании – это его предел.
* * *
Одним субботним утром наш караван во главе с мамой едет по дороге. Шоссе бежит мимо аккуратно причесанных пейзажей, но спустя какое-то время растительность разрастается буйной копной, и мы оказываемся вне досягаемости всех мобильных и интернет-сервисов. Здесь нет заправок, дома превращаются в модули, а затем в трейлеры, ужимаются все сильнее и сильнее, а расстояние между ними становится все больше. Когда мы проезжаем мимо, нам удается заглянуть во дворы – в каждом лежат груды ржавых деталей, странного, чужеродного происхождения, похожих на обломки демонтированных машин времени. В какой-то момент мы проезжаем небольшую грунтовую тропинку под названием Декантри-роуд.
– Ты видишь рэп-фургон? – спрашивает мама, вглядываясь в зеркало заднего вида. Моя сестра и ее семья должны быть где-то поблизости, но за мамой почти невозможно угнаться, поэтому время от времени они исчезают из вида.
Мы с Джейсоном оборачиваемся на сидении и вглядываемся в дорогу через заднее окно. Через минуту thegrindup.com вскарабкивается во всем своем величии на холм, и мы видим свежую вмятину на том месте, где в него врезался мужик.
– Ты что-нибудь знаешь о том парне? – спрашиваю я. Столкновение рэп-фургона с отчаянным, не слышащим пешеходом все еще не дает мне покоя.
– Да, я беседовала с полицейским, который был на месте происшествия. Он сказал, что если бы тот мужчина врезался в кого другого, наверняка умер бы на месте, – она скромно опускает ресницы. – Так что в некотором смысле я спасла ему жизнь!
Вскоре после обеда мы подъезжаем ко входу в парк. Вечер свеж, как только что выловленная из воды рыбка. Всюду расстилается белый, полупрозрачный свет, а деревья тянут свои ветви к облакам. Деревья Среднего Запада явно недооценивают. В море их листьев сквозит едва уловимое, непрерывное движение – как будто они общаются между собой. Когда смотришь на эти густые кроны, кажется, будто под ними скрываются темные купальни, закрытые от посторонних взглядов тайные местечки с веревочными качелями, о которых известно только местным. Вот она, Черная Река, та самая, которая веками мирно текла по широким долинам, пока не достигла этого места. Здесь она попала в ловушку из валунов и забурлила в каменной западне, укладываясь волнами, точно пена свадебной вуали, вся в жемчуге и кружевах. Она бурлила неистово и без устали, пока не вырезала себе нескладный дворец из розового гранита и сверкающего голубого риолита.
Приветственные постеры увещевают нас:
«Окунитесь в сень знаменитого убежища, окруженного скалами возрастом в миллион лет. Поразитесь силам природы, которые создали этот скрытый от глаз, прекрасный уголок»
И правда, чтобы вымыть в скале даже один грот, сил и энергии нужно немало. О таком следует знать.
На постере также написано, что в гроты люди окунаются на свой страх и риск, но я не обращаю на это внимания. Здесь даже спасателей нет, лишь смотритель, так насколько опасными могут быть эти гроты? Но я явно недооценила безрассудство местного населения. Когда я вижу парк, раскинувшийся подо мной, я стою, открыв рот. Скалы похожи на стены каменного колодца. Я как будто оказалась среди руин исполинской каменной пасти. Если прислушаться, все еще можно услышать эхо стонов, скрежета и треска сдвигающихся камней.
– Боже, просто дьявольский полигон какой-то! – вырывается у меня.
– Никакой это не дьявольский полигон, а природный аквапарк, – надменно поправляет меня мама. – За миллионы лет эрозия превратила эти скалы в натуральные желоба и водные горки – людям на радость.
Где-то рядом маленький ребенок шлепается задом на твердый камень и заливается ревом.
– А сколько людей ежегодно здесь умирает? – в ужасе спрашиваю я, но надо же, впервые в истории мама не проверила эту информацию. У людей по всему миру, не имеющих выхода к морю, есть одна общая черта: безумная страсть к аквапаркам. Я до сих пор помню рекламу аквапарка в Сент-Луисе, которую летом крутили по телевизору. Этот парк получил унылое название «Пляж», а в рекламном джингле пел человек, притворявшийся ямайцем. «Приходите к нам на пляж! Приходите-приходите!» – уговаривала закадровая песенка, в то время как на экране демонстрировался удивленный дедушка, которого чуть не унесло искусственной волной. Это было место из категории тех, где аттракционы постоянно закрывают из-за того, что кто-то получил тяжелую травму. Но матушку-природу никому не закрыть, скольких бы посетителей она ни прикончила.
Между массивными валунами вода то бурлит, то стоит неподвижно. Берега усыпаны миссурийцами, лежащими на солнышке животами кверху. Некоторые потягивают пиво, сидя прямо в горячих источниках или бродя по ним, задрав локти. На мелководье вода коричневая, как чешуя у форели, а на глубине поразительно чистая и прозрачная, как слезы юных христиан. Это, наверное, самое опасное место для отдыха с шестью детьми, которые не умеют плавать.
– Я знаю, что мне нужно их научить, – говорит моя сестра, пока мы спускаемся к реке по трясущимся деревянным ступенькам. – Но ты помнишь, какой это был для нас травмирующий опыт?
Они с мамой карабкаются по блестящему гранитному выступу на более ровный участок берега. Я заметила, что в определенном возрасте женщины в моей семье начинают избегать воды. Предполагаю, что после первых же родов мы начинаем бояться, что в воде к нам внутрь заплывет какая-нибудь рыба и нам придется носить ее в себе до скончания веков. Я захожу в воду, сжимая в каждой руке по пухлой ручке племянников, и вся моментально наполняюсь древним и неподвластным времени женским инстинктом, направленным на предотвращение Смерти Следующего Поколения.
