ноги. Благодари же, что не пребываешь вне тела.[525]
Духовным, обладающим гнозисом и получившим «дары», он говорит:
… Есть у кого-нибудь дар пророческий? Принимай без сомнения; не относись к своему брату завистливо… Как ты узнаешь, что некто из братьев незнающий? Ведь это ты незнающий, когда ненавидишь их и завидуешь им, не получив милости, пребывающей в них, и не желая присоединиться с ними к дару Главы.[526]
Подобно Павлу, он убеждает членов церкви любить друг друга, трудиться и страдать вместе, равно зрелых и незрелых христиан, гностиков и простых верующих, и «принять от согласия».[527] По мнению западной школы гностиков-валентиниан, «церковь» включала ортодоксальную общину, но не была ограничена ей. Большинство христиан, утверждали они, даже не осознавало важнейшего элемента церкви, духовного элемента, принадлежавшего тем, кто обладал гнозисом.
Конечно же, с точки зрения епископов позиция гностиков была возмутительной. Эти еретики ставили под сомнение их право определять, что они должны считать своими собственными церквями; им хватало наглости обсуждать, принадлежат ли к церкви ортодоксальные верующие; они заявляли, что их группа составляет сущностное ядро, «духовную церковь». Отвергая подобный религиозный элитизм, лидеры ортодоксии пытались сконструировать универсальную церковь. Желая открыть церковь для каждого, они приглашали членов любого общественного класса, любого этнического и культурного происхождения, образованного или неграмотного — любого, кто согласился бы подчиниться их организационной системе. Епископы ставили предел только для тех, кто ставил под сомнение хотя бы один из трех элементов этой системы: доктрину, обряд или иерархию духовенства — и гностики бросали вызов всем трем. Только после подавления гностиков лидерам ортодоксии удалось установить эту организационную систему, объединившую всех верующих в единую институциональную структуру. Они не допускали никакого различия между верующими помимо различия между мирянами и духовенством и не терпели тех, кто заявлял о своей свободе от доктринального согласия, участия в обрядах или порядка, который устанавливали священники и епископы. Гностические церкви, отвергшие эту систему в пользу более субъективных форм членства, сохранялись как церкви всего пару столетий.
VI
ГНОЗИС: САМОПОЗНАНИЕ КАК ПОЗНАНИЕ БОГА
Фома сказал Ему: «Господи! не знаем, куда идешь; и как можем знать путь?» Иисус сказал ему: «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня».[528]
Евангелие от Иоанна, в котором содержится это изречение, — замечательная книга, которую многие христиане-гностики присваивали себе и использовали как важнейший источник гностического учения.[529] Но появившаяся церковь, несмотря на известную оппозицию среди ортодоксов, включила Иоанна в Новый Завет. Что делает его приемлемо «ортодоксальным»? Почему церковь приняла Иоанна, отвергнув такие произведения, как Евангелие от Фомы или Беседа Спасителя? Рассматривая этот вопрос, вспомним, что любой едущий по Соединенным Штатам видит рекламные щиты, провозглашающие это изречение из Иоанна — рекламные щиты, установленные местными церквями. Их предназначение понятно: утверждая, что можно найти Бога только через Иисуса, в современном контексте это изречение указывает, что Иисуса можно найти только через церковь. Точно так же в первые столетия нашей эры христиане, стремившиеся укрепить интституциональную церковь, могли находить поддержку у Иоанна.
Гностические источники предлагают иную точку зрения. Например, согласно Беседе Спасителя, когда ученики задают Иисусу этот же вопрос («Каково место, в которое мы уйдем?»), он отвечает: «Место, которого вы сможете достигнуть, оставайтесь в нем».[530] Евангелие от Фомы рассказывает, что, когда ученики спросили, куда они пойдут, он сказал только: «Свет пребывает внутри человека-света, и он освещает весь мир. Если он не освещает, это тьма».[531] Далекие от легитимации какого-нибудь учреждения, оба изречения направляют не к кому-то, а к внутренней способности найти свой собственный путь, к «свету внутри».
Это противопоставление, конечно, несколько грубовато. Сами последователи Валентина показали — убедительно — что многие изречения и истории у Иоанна допускают такое же истолкование. Но деятели подобные Иринею, очевидно, решили, что для равновесия Евангелие от Иоанна (особенно помещенное после Матфея, Марка и Луки) сможет послужить нуждам нарождающегося учреждения.
Организовываясь политически, церковь могла допускать множество противоречивых идей и практик в той мере, в какой они поддерживали ее базовую институциональную структуру. В третьем и четвертом столетиях, например, сотни ортодоксов принимали аскетический образ жизни и искали религиозного просветления с помощью уединения, видений и экстатического опыта. (Термины «монах» и «монашеский» происходят от греческого слова монахос, означающего «одинокий» или «единственный», которое Евангелие от Фомы часто употребляет для описания гностика.) В четвертом веке, не изгоняя монашеское движение, церковь постаралась поставить монахов в зависимость от власти епископов. Исследователь Фредерик Виссе предположил, что именно монахи, жившие в монастыре Св. Пахомия, на расстоянии прямой видимости от скалы, под которой были найдены тексты Наг-Хаммади, могли хранить эти рукописи в своей благочестивой библиотеке,[532] но в 367 году, когда могущественный архиепископ Афанасий Александрийский разослал приказ удалить все «апокрифические книги» с «еретическими» тенденциями, один или несколько монахов могли спрятать ценные рукописи в сосуд и похоронить под скалой Джебель аль-Тариф, где через тысячу шестьсот лет их нашел Мухаммед-Али.
Более того, поскольку между 150 и 400 годами церковь, чем бы она ни была внутренне, постепенно становилась единым политическим целым, ее лидеры обращались к своим противникам — намного более разнообразным группам — как если бы они составляли противостоящее политическое единство. Осуждая еретиков как «гностиков»,[533] Ириней ссылается не на какое-либо доктринальное согласие между ними (напротив, он постоянно ругает их за разнообразие верований), а на тот факт, что все они противостоят власти духовенства, символу веры и канону Нового Завета.
Что, если вообще что-нибудь, было общего между многочисленными группами, которые Ириней назвал «гностиками»? Или, если поставить этот вопрос иначе, что общего между различными текстами, открытыми в Наг-Хаммади? Простого ответа, который мог бы объединить все различные группы, на которые нападали ортодоксы, или все различные тексты в собрании Наг-Хаммади, не существует. Но я предполагаю, что неприятности с гностиками, с ортодоксальной точки зрения, заключались не только в том, что гностики зачастую не соглашались с большинством по тем специфическим вопросам, которые мы уже рассмотрели — организации власти, участию женщин, мученичеству: ортодоксы признавали, что те, кого они называли «гностиками», разделяли фундаментальные религиозные представления, остававшиеся прямо противоположными претензиям институциональной церкви.
Ортодоксы настаивали, что человечеству нужен путь, превосходящий его собственные силы, — путь, данный свыше, — чтобы приблизиться к Богу. И его, утверждали они, вселенская церковь предлагает тем, кто погибнет вне ее: «вне церкви нет спасения». Это убеждение они основывали
