он сказал: «Тураб бек из Кашгара прибыл послом от Якуб-бача. Он составил пять-шесть двустиший без размера с восхвалением Петербурга и правления царя. Несмотря на то, что они были без особого смысла, я их, исправив и переведя, передал царю. Он [царь] был очень доволен и его [Тураб бека] посольству это принесло много пользы, притом что сам посол никакой прозорливостью не обладал». Я ответил согласием.
Однако по причине расстройства, дорожной усталости и перемены мест чувства мои были мрачными, а мозг мой печальным, и я не был с состоянии составить и полустишия, не говоря о сочинении стихов. По вечерам нас таскали на пиршества, а днем мы обходили царские дворцы и казенные здания, так что у меня совсем не было свободного времени.
Каждый раз, когда переводчик видел [меня], он спрашивал: «В конце концов, что ты сделал и что сказал; если ты сочинил стихи, покажи мне». Я говорил: «Хорошо, хорошо!»
Видя его настойчивость, я подумал: должно быть, он хочет меня проэкзаменовать или обнаружить мою неспособность. Помимо воли я спросил об имени жениха и невесты. Он назвал, имя юноши — Альберт и что он франк, сын Виктории — царицы Калькутты Индии.
Дочь царя — Мари, сокращенно от Марьям. Своим лицом она освещает для него весь мир и ее выдают замуж. Между вечерней и ночной молитвами я эти девять букв написал в начале девяти двустишей. И передал их ему. Вот они:
Луна благородного созвездия, о дочь государя, властелина мира,
Соединилась со счастливым Юпитером по велению рока.
Это не тот брачный союз, красоту которого сметливый разум смог бы описать.
Совокупность красок проявилась из укрытия,
Букет запахов вырвался на свет из тайника.
В одном общесте собрался целый мир гурий и пери,
Все они по красоте и прелести — полные луны.
Это не такая свадьба, которую видят хоть раз в сто столетий
Глаза звезд из-под небесного свода.
Уста виночерпия от алого вина стали сладкоречивыми,
Глаза красавиц кокетливыми взглядами пронзали сердца...
Небо, в качестве благословения, высыпало
Мерцающих звезд изобилие на головы людей.
Разнеслась весть об этом празднике [перелетными птицами] мира по всему свету.
Звучание флейт и труб оглушило ангелов.
Глаз увидел на ее фигуре написанную хронограмму.
Сам смятенный разум куда ушел от этого стана.
По закону муамо, когда выкинут [высчитают] «куда» из [суммы трех слов] (стан, смятенный, разум), то появится христианская дата.
Этот акростих переводчик перевел и преподнес императору. Тот был очень доволен, одобрил его. Особенно ему понравилось то место, где говорится о восьмой сфере, на которой соединились все созвездия ради того, чтобы на празднике императора их рассыпать перед народом. В награду за сочинение этого акростиха он прислал мне золотое инкрустированное кольцо, украшенное его именем, драгоценными камнями, состоящими из тридцати четырех алмазов весом в три мискаля. И везде, где бы он ни проезжал в коляске со своей дочерью, завидя меня, он указывал на меня дочери, [говоря], что он тебя восхвалил и твой праздник воспел в стихах, и раскланивался со мной. Я тоже отвечал низким поклоном. В общем, он [всячески] выражал свое удовольствие. В тот день когда я написал этот стих по настоянию переводчика, я его тщательно переписал и поля бумаги вокруг него украсил и разрисовал кисточкой. В это время ко мне подошел посол и спросил: «Что ты делаешь?» «То, что велел Казим, — акростих», — ответил я. Он взял в руки и прочел. Цвет его лица переменился, он сильно разгневался. Я узнал, что он на меня сердит по трем соображениям: первое — ты мусульманин и почему же восхваляешь неверных; другое — ты жадный по природе человек, хочешь что-либо получить от них; третье то, что если услышит эмир, будет сердиться. Что ты ответишь на это? Я ответил: «Беги, Вы меня за это извините и знайте, что это сделано вынуждено. По настоянию Казимбека — переводчика — я поневоле взялся. Кроме того, восхваление неверной в силу необходимости не содержит ничего предосудительного. Этот вождь, — да будет молитва аллаха над ним! — изволил сказать, что родился в эпоху справедливого царя. Он сам был ласковым и мягким с неверными, дабы смягчить их сердца и склонить к вере. А кроме того, ведь мы сюда привезли в страну неверных один-два лака танга в виде налога [контрибуции] с мусульманского населения и признали себя бессильными сопротивляться и сражаться. Не дело говорить грубости и проявлять упорство. Все, что мы отсюда получим каким бы ни было способом, — это будет даром. Если же в этом деле мне будет какая-нибудь польза или перепадет прибыль, то, во-первых, это будет на пользу тебе и твоему эмиру. Мне же никакой выгоды нет, кроме вреда и ущерба. По этой причине гнев твой не уместен. Он сказал: «Какую пользу в этом мне и эмиру ты воображаешь?» Я ответил: «Я в этом посольстве участник и назначен эмиром, но внешне являюсь твоим нукером, постоянно находящимся на службе. Например, если в награду за мое хвалебное стихотворение мне дадут один дирхем, тебе дадут десять, а если мне подарят десять дирхемов, то тебе дадут сто; и когда мы возвратимся в свое государство, то эти дирхемы будут возвращены эмиру. Турецкие правители при отправлении посольства в большое государство после получения ответного письма забирают перо и калям, штаны и халат посла. Из-за скупости и жадности [из-за тесных рук и узких глаз] они не могут обеспечить сытость и благополучие своего войска. По этой причине он вынужден был передать вилайеты в руки людей сильных. Ему необходимо стало рассылать послов и посольства. В отличие от прежних времен, когда к ним приходили послы из Индии, России и Рума, теперь от них отправляют к тем».
Несмотря на сказанное, мои извинения не убедили Мир додхо. Он вышел из моего помещения. В день, когда закончились празднества, я написал доклад о празднествах и копию акростиха включил в него. Мне было приказано: «Тебе нет дела до доклада посла. Описывай только случившиеся события». Но посол после ссоры со мной испугался, как бы я не написал на него жалобу эмиру. Каждый день он присылал ко мне человека, чтобы я показал ему свой доклад. Я говорил: «Когда будет закончен, я представлю, вложу в пакет и отдам самому послу, чтобы он был спокоен». Когда я донесение закончил,
