Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
дела. Но, скорее всего, главная причина крылась в отсутствии у вдовы и старшего сына должных деловых качеств – они предпочитали перепоручать управление своей собственностью третьим лицам, которые, как и следовало ожидать, больше радели о собственном благополучии, нежели о хозяйском. В этой ситуации Петр Ильич повел себя с присущим ему благородством. «Я слышал в Москве, что Влад[имир] Карл[ович] потерпел большие потери и что Вы пришли к нему на помощь, вследствие чего будто бы состояние Ваше сильно пострадало. Я до сих пор боялся быть indiscret[153] и потому не решался просить Вас разъяснить это обстоятельство… Ради бога, не забывайте, друг мой, что для меня открыты широко двери обеих консерваторий и что в этом смысле я человек вполне обеспеченный. Та свобода и то роскошное в материальном отношении существование, которое я веду, составляют драгоценные блага. Но они тотчас обратятся для меня в тягость, если я буду знать, что пользуюсь ими в ущерб слишком деликатного, слишком щедрого друга! Ради бога, будьте со мной в этом отношении совсем откровенны и знайте, лучший друг мой, что для меня будет величайшим счастьем отказаться от самых драгоценных материальных благ, если благодаря этому хоть на волос улучшится Ваше положение. Вы уже и без того слишком много для меня сделали… Итак, друг мой, ради бога, не скрывайте от меня правды, и если в самом деле Вы принуждены уменьшить свои расходы, то позвольте и мне переменить образ жизни и снова пристроиться к одной из консерваторий, где меня примут с радостью»[154].
Показательная деталь: в мае 1881 года, когда у Петра Ильича возникли очередные «стесненные обстоятельства», он не стал обращаться к Надежде Филаретовне за дополнительной помощью, а через обер-прокурора Священного синода Константина Победоносцева, единственного высшего сановника империи, с которым он был знаком лично, обратился к императору Александру III[155]. Речь шла о займе (долг перед казной Петр Ильич собирался погашать из средств, получаемых за постановки его произведений), но Александр дал ему просимые три тысячи в качестве подарка. Забегая вперед, скажем, что в январе 1888 года Александр пожаловал Чайковскому ежегодную пенсию в три тысячи рублей.
«Прошу Вас не беспокоиться нисколько моим положением, – отвечала Надежда Филаретовна, – и понять, что та сумма, о которой Вы говорите, так ничтожна в моем миллионном разорении, что она не может быть чувствительна ни на одной стороне весов, и потому прошу Вас, если Вы не хотите огорчать меня, ничего и не поминать об этом. Я же, со своей стороны, обещаю Вам, дорогой мой, сказать Вам самой, если придет для меня такое положение, что и эта сумма будет иметь значение»[156]. Про старшего сына баронесса написала: «Не только не Володя довел меня до него, но, напротив, Володя один старается меня извлечь из этого положения, помочь мне выпутаться из него», а свое «бедственное состояние» объясняла шестимиллионными долгами, оставшимися после смерти мужа, и убыточностью своего браиловского имения. «Огромными трудами, огромными заботами, лишениями, беспокойствами и всевозможными муками нам удалось составить огромное состояние. Из него половину отняли добрые люди, потому что мой муж был добр и благороден, но до крайности слаб и доверчив, и так как он знал, что я бы против этого восстала, то он скрывал от меня долги, которые ему пришлось делать, и, таким образом, я только после его смерти узнала, что имеется шесть миллионов долгов. Я боролась с ними пять лет, все хотела, ничего не продавая, уплатить их, но это оказалось невозможным, и я очутилась на краю разорения, о чем Вам известно, дорогой мой… тогда я решилась продать Либаво-Роменскую дорогу и Браилов и уплатить остальные долги»[157].
К слову сказать, даже «непрактичный» Петр Ильич удивлялся тому, что «громадное и великолепное имение» вместо дохода приносит убытки, и предлагал баронессе в качестве консультанта своего зятя Льва Давыдова, который управлял семейным поместьем в Каменке (но она не воспользовалась этим предложением). Вместо Браилова было куплено более скромное имение в Плещееве близ Подольска, о котором Петр Ильич писал Надежде Филаретовне, что испытывает здесь «ощущение полного удовлетворения своих нравственных, умственных, материальных потребностей».
В марте 1878 года Надежда Филаретовна вдруг предложила Чайковскому перейти в переписке на «ты», причем сделала это в своем стиле, с многочисленными словесными реверансами. «От Вас же мне не надо ничего больше того, чем я пользуюсь теперь, кроме разве маленькой перемены формы: я хотела бы, чтобы Вы были со мною, как обыкновенно бывают с друзьями, на ты. Я думаю, что в переписке это не трудно, но если Вы найдете это недолжным, то я никакой претензии иметь не буду, потому что и так я счастлива; будьте Вы благословенны за это счастье! В эту минуту я хотела бы сказать, что я обнимаю Вас от всего сердца, но, быть может, Вы найдете это уже слишком странным… Если эта приписка покажется Вам непозволительною, то примите ее как бред больного воображения, возбужденного музыкою, и вообще не удивляйтесь во мне таким пароксизмам: у меня в самом деле больной мозг»[158].
Петр Ильич (тоже с реверансами) ответил, что ему было бы неловко употреблять в общении «фамильярное местоимение». «У меня просто не хватает решимости это сделать. Я не могу выносить никакой фальши, никакой неправды в моих отношениях к Вам, а между тем я чувствую, что условность всасывается в нас с молоком матери, и как бы мы ни ставили себя выше ее, но малейшее нарушение этой условности порождает неловкость, а неловкость в свою очередь – фальшь»[159]. Короче говоря, Чайковский не был расположен к переходу границ, установившихся в начале общения, в результате остались на «вы» и Надежда Филаретовна более никогда к этой теме не возвращалась.
В сентябре 1878 года Петр Ильич вернулся к преподаванию в Московской консерватории при условии, что у него будет только двенадцать учебных часов в неделю (субботы в то время выходными днями не считались, так что выходило по два часа занятий в день). Уже в октябре Чайковский решил окончательно расстаться с консерваторией. Решение было принято экспромтом. «Вчера вечером меня осенила следующая мысль. К чему мне тут без надобности оставаться целый месяц? Жизнь моя до того теперь бессмысленна, что и месяца трудно выдержать. Я хотел остаться по двум причинам: 1) дать Танееву время приготовиться заменить меня и 2) 3-го ноября состоится первый концерт Р[усского] М[узыкального] О[бщества], на котором Рубинштейн собирается играть для меня мой фортепианный концерт. Что касается первой причины, то оказывается, что
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
