долгожданный подарок: меня помиловали.
Руководство предоставило мне помилование, по которому я закрыл весь срок своего заключения. Я оказался в первом дисциплинарном классе и получил сертификат доверия, который помог мне вернуться в жизнь и преодолеть все полицейские неприятности. Сведущий знает, что это значит!
Был прекрасный, теплый и солнечный день, когда я покинул учреждение, вооружившись своими рукописями, чтобы бороться с сопротивлением жизни.
Я написал домой, чтобы известить семью о моем возвращении. С каким нетерпением я ждал встречи с ними снова. Мне не нужно было бояться упрека, это уже давно было закрыто в переписке. Я знал, что меня ждут, и что ни одним словом меня не обидят.
Больше всего я ждал бабушку. Как, должно быть, она горевала и беспокоилась! И как бы ей хотелось протянуть мне свою старую, милую, верную руку. Как она обрадовалась бы моим планам! Как она поможет мне это обдумать и использовать как можно глубже!
Я пошел из Цвикау в Эрнстталь точно так же, как мальчиком, ища помощи в Испании. Можно представить мысли, которые сопровождали меня на этом пути. По дороге домой с отцом я решил никогда больше не огорчать его такими вещами, но как плохо я сдержал слово! Стоит ли мне сегодня принимать аналогичные решения, выполнение которых не может гарантировать обычное человеческое бессилие?
Передо мной предстала «Повесть о Ситаре». Может быть, я был одним из тех, чьи души, когда они родятся, ждет демон, чтобы бросить их в нищету, чтобы они погибли? Никакое сопротивление и бунт не помогут, они обречены. Это также относится и ко мне?
По мере приближения к дому мои мысли становились все сумрачнее и мрачнее. Как будто оттуда на меня нахлынуло дурное предчувствие. Моя радостная уверенность, казалось, вот-вот покинет меня, пришлось держаться за нее изо всех сил.
С возвышенности Ланквитцера я смотрел на город. Дорожки, по которым я так часто ходил тогда, змеились перед моими глазами, в яростной борьбе с теми ужасными внутренними голосами, которые день и ночь твердили мне слова «проклятие портного, проклятие портного, проклятие портного», крича. И что это было?
Размышляя об этом, я услышал точно такие же голоса внутри меня, очень отчетливо, словно издалека, но они, казалось, приближались: «Проклятие портного, проклятие портного, проклятие портного!» Неужели все повторится? Я очень испугался, и поспешил прочь от места и этого воспоминания вниз с высоты, через город, домой, домой, домой!
Я пришел раньше, чем ожидали. Мои родители жили на первом этаже того же дома. Я поднялся по лестнице, а затем поднялся по второй лестнице на этаж, где бабушка всегда предпочитала находиться. Я хотел сначала пойти к ней, а затем к моему отцу, матери и братьям и сестрам. Затем я увидел несколько вещей, которыми она владела, но ее там не было. Там стоял ее сундук, расписанный синими и желтыми цветами. Он был заперт, ключ вынут. И там была ее кровать, пустая. Я поспешил в гостиную. Родители сидели там.
Сестры удалились. Это было от нежности. Они имели виду, что сначала родители будут в приоритете. Я не поздоровался и спросил, где бабушка.
«Умерла!» — был ответ.
«Когда?»
«В прошлом году».
Затем я опустился в кресло и положил голову и руки на стол. Её уже нет в живых! Это скрыли от меня, чтобы защитить меня, чтобы не осложнять мое заключение. Это было хорошо продумано, но теперь это поразило меня еще больше. На самом деле она не была больна, она просто исчезла от горя и печали — по мне!
Прошло много времени, прежде чем я снова поднял голову, чтобы поприветствовать родителей.
Они испугались. Позже мне сказали, что мое лицо выглядело хуже, чем у покойника.
Пришли сестры. Они были рады снова меня видеть, но так странно, так застенчиво смотрели на меня. Это было не что иное, как отражение моего собственного лица. Я старался изо всех сил, но не мог полностью скрыть удар, который только что поразил меня.
Я просто хотел знать про бабушку, прямо сейчас и ничего больше, и мне сказали. Она много говорила обо мне, но ни одно слово не обидело бы меня, будь я там. И она никогда не жаловалась и даже не плакала. Она сказала, что теперь она знает, что я был одной из тех душ, которые, родившись, были брошены не в то место, чтобы быть там уничтоженными. Теперь она убеждена, что мне нужно пройти кузницу призраков, чтобы выдержать все земные муки. Но она знает, что я не буду рыдать, я приму то, что надлежит принять, и пробьюсь в Джиннистан.
Чем ближе она подходила к смерти, тем исключительнее, тем больше она жила своим сказочным миром и тем больше говорила исключительно только обо мне.
В один из последних дней она сказала, что в ту ночь к ней явился давно покойный господин кантор. Он был нашим соседом.
Два дома сомкнулись. Внезапно стена распалась в темноте, и стало светло, но не обычным светом, а таким, которого она никогда раньше не видела. Освещенный им, появился кантор.
Он выглядел точно так же, как при жизни. Он медленно подошел к ее постели, поприветствовал ее дружеской улыбкой, как это всегда было в его обычае, а затем сказал, что она не должна беспокоиться обо мне; я мог упасть, как любой другой, но не мог оставаться на месте, мне сложно, но я непременно добьюсь своей цели.
После этих слов он снова дружески кивнул ей и пошел так же медленно, как и вернулся к щели в стене. Она закрылась за ним. Свет исчез, снова стемнело.
Когда она это сказала, казалось, что часть этого странного, ранее неизвестного света осталась на ее лице, и свет все еще был там, когда она закрыла глаза и больше не дышала.
Ее смерть была нежной, мирной, благословенной; но я был совсем не умиротворен и совсем не счастлив, когда мне рассказали о ней.
Во мне были упреки, но не упреки, которые являются только мыслями, как у других людей не с таким характером как у меня, а упреки гораздо более существенного, гораздо более сжатого характера. Я видел, как они приходят ко мне, и я слышал, что они говорили — каждое слово, да действительно, каждое слово!
Это были не мысли, а формы, реальные существа, которые, казалось, не имели ни малейшего сходства со мной, но все же были идентичны. Какая загадка! И какая необычная, пугающая, устрашающая головоломка! Они были похожи
