чуть спустя транслировал его ответ, но уже изменённым, грудным голосом. При этом дух обращался к шаману «сирота» в знак того, что тот является отстранённым от мира людей.
Чекур сказал что-то на ухо Петро, и тот объявил во всеуслышание:
– Что ж, сирота, принимай ещё гостей.
Цыпата даже не сразу понял, что произошло. Но нашёлся он быстро и ответил голосом духа Старика Края Гор:
– Незваные гости хуже снега на первый цвет.
– Пусть твой старик сам явится и скажет мне, Золотому шаману, об этом. Что-то давненько его не видно.
– Ты обидел его, низвергнув с горы! Теперь нам долго вымаливать у него прощения за это. Да и какой ты Золотой шаман?! Ни золота на тебе, ни кама…
– Твой старик сам сбежал, струсив и уступив место Золотой Богине Вальге! А мне и нужды нет в побрякушках, которыми ты себя увесил. Я готов сойтись с тобой в шаманском поединке.
Загалдевшие было сельвины теперь притихли, с интересом наблюдая, чем всё закончится. Чекур не заставил их ждать. Он шагнул к костру, выхватил оттуда за не обугленный край пылающую головёшку и швырнул на крышу хизбы над шаманским источником. Покрытая берестой кровля с обречённой покорностью приняла на себя огонь, и он с треском пополз во все стороны. Сельвины вновь тревожно зашумели, но голос Чекура, которому тут же вторил Петро, перекрывал этот ропот:
– Цыпата, сейчас мы с тобой возьмёмся за руки и войдём в твою горящую шаманскую обитель. Кого огонь оставит в живых, тому и верховодить на Липовом городище, а его божеству – возвышаться на горе.
Ответа не было. Пламя с крыши уже соскользнуло на стены.
– Народ! – обратился Чекур к уже сбившимся из круга в кучу сельвинам. – Справедливы ли мои условия?
– Да… Справедливы… – раздалось несколько голосов.
– Требую ли я от вашего шамана большего, чем от себя?
– Нет… Всё правильно… – снова послышались слова, но уже более уверенные и переходящие в требование. – Цыпата, что ты молчишь? Ответь! Принимай вызов! Старик Края Гор не оставит тебя!
Но Цыпата неожиданно развернулся и трусливо побежал в сторону городища.
Он покинул Липовое городище ещё до того, как ночь накрыла шкурой чёрного бобра остывающую реку. Сгрузил всё, что смог уложить в одну лодку, из своего большого хозяйства и отплыл вниз по течению. Никто из сельвинов не вышел проводить его на берег.
– А ты действительно готов был войти в горящую хизбу с Цыпатой? – осторожно спросил Петро.
– Тут неважно, к чему был готов я, – как о чём-то совершенно не важном отозвался Чекур. – Главное, что он не был готов к этому.
На Липовом городище ходили слухи, что Цыпата подался к вогумам, у которых культ Старика Края Гор был в числе особо почитаемых. Теперь, выходило, не зря говорили. Он сознательно задействовал девочку в роли зачинательницы конфликта. Озлобленных отказом вогумов легко уговорить или просто спровоцировать на выступление против угров. Выйти на битву они вряд ли решатся, а вот совершить набег – запросто. И целью его в первую очередь может оказаться Вальга. К Золотой Богине у Цыпаты были большие претензии – ей приготовили участь Старика Края Гор.
О том, что вогумы на двадцати лодках – «в каждой воинов числом пальцев на одной руке» – плывут в сторону Липового городища, Чекуру донёс один из промысловиков. Врагам оставался всего день пути.
Им играло на руку то, что как раз в это время войско угров ослабло: два свадебных струга с лучшими воинами ушли вверх и вниз по течению Сельвуны.
Проводив сельвина, принёсшего тревожную весть, Хомча не решился сразу прервать раздумья вождя, но потом всё же не вытерпел:
– Ты просил сказать, когда Рысы украсит свой подол собачей шерстью или шкурой. Сегодня она нацепила юбку с оторочкой из пёсьего меха по подолу.
Молочный горн кивком головы дал понять, что хочет побыть один, и потянулся к бронзовому зеркалу, доставшемуся ему в наследство от бабки-шаманки. Хомче недолго пришлось ждать, когда его позовут.
– Значит так, поручаю тебе остановить вогумов, – сразу перешёл к сути Чекур. – Возьмёшь с собой тех людей, что были с нами, когда мы являли Вальгу. Слава ей, что все они вроде обженились и не плавают на свадебных стругах.
Сказав это, Чекур не мог не улыбнуться, вспомнив про жену Хомчи. Тот стал жить с немолодой вдовой-сельвинкой с целым выводком детей, и та, будучи едва по подмышки богатырю, не давала тому спуску – вечно пилила его. Это нисколько не раздражало бесстрашного воина, а скорее забавляло, и тот с охотой подчинялся бабе-тирану.
– Встретите гостей чуть ниже того места, где мы тогда высадились. Берега там крутые, обстрел отличный. Разделитесь, возьмите у сельвинов лодку – ту, что из бересты, на пару человек, переправишь несколько лучников на тот берег.
– И всё-таки… Там двадцать лодок… Непростая задача – их остановить.
– Вальга вам поможет. Доверься. Как солнце поднимется над верхушками деревьев, держите луки наготове.
Хомча не поверил Чекуру, но ослушаться не посмел.
Мать Рысы, как и подобает заботливой родительнице, заранее приметила у дочки признаки, предшествующие появлению первых кровяных вод. У той изменилась фигура: детскую угловатость сгладили округлившиеся бёдра и начинающая набухать грудь, подмышками и на лобке стали пробиваться тёмные ростки волос. Да к тому же в последнее время на лице повыскакивали угри, отчего и без того любящая покапризничать девчонка стала ещё более раздражительной и ранимой.
Как-то, наткнувшись на резкий ответ дочери, отец было решил проучить её и даже взялся за кожаный ремень, с которым женщины ходили за хворостом, но жена остановила:
– Прости Рысы, она сама не ведает, что творит. Ожидание первых женских вод лишает нас терпения.
Ободрённый такой вестью родитель отбросил в сторону сыромятину, которой собирался отходить спину дочери, и вместо этого со всей лаской, на которую был способен, потрепал её по голове. Это была хорошая новость, приближающая милость Золотого шамана.
Когда же муж вышел из хизбы, женщина завела разговор с дочерью о предстоящих изменениях в её жизни, чтобы та с готовностью приняла их. Но всё равно, когда это произошло, доставило юной сельвинке немало волнений. Однажды утром Рысы, как обычно, выскочила на улицу, чтобы забежать за угол и присесть там на корточки. Кобель, сторожащий порог хизбы, сначала радостно завилял хвостом, но тут же насторожился и стал
