оказывается, несколько поколений назад с верховий Сельвуны на Липовую уже приплывали на плоту светловолосые и высокие воины. Было их меньше, чем пальцев на двух руках. Ступивший же первым на берег рыжебородый муж богатырского телосложения, но сейчас весьма исхудавший, в знак мира положил на землю свой меч и кожаный чехол, из которого виднелись край лука и оперение стрел. Оказалось, это были рысы. Их земли лежали в тех краях, куда уходит солнце, а сами они – то, что осталось от большого отряда, уходившего за Большой камень воевать живущих там игров.
– Тебе это ничего не напоминает? – прервал свой рассказ Петро, обращаясь к слушающему его с большим интересом Чекуру.
– Ещё бы! – живо откликнулся тот. – Выходит, тем рыжебородым и был мой прадед Куна! Рысы – очень похоже на русы, как и игры на угры. Видимо, до родных краёв в самом деле не так далеко?
– Этого нельзя сказать наверняка. Предания гласят, что путь рысов был долог и труден: через горы, леса и реки. Во всяком случае, прямой дороги в те края нет. Кстати, именно от пришельцев сельвины переняли обычай строить хизбы из дерева, прежде они обитали в землянках и жилищах из шкур.
– Всё сходится! От бабки Карьи знаю, что обзаводиться деревянными хоромами угров тоже научили соплеменники её отца, попавшие в плен. То-то родным пахнуло, когда впервые увидел это городище.
– Да, чуть не забыл! Каменная стена – тоже дело рук тех русов-рысов. Взялись они за её возведение споро, видимо, желая осесть здесь навсегда, но потом охладели к этому, а через три зимы и совсем снялись с места и ушли, уже на лодках, вниз по Сельвуне – искать путь в родные земли. Так только одна стена и осталась. Сельвины её подновляют, ремонтируют, иначе бы совсем развалилась.
– Как-то это не вяжется с нашими преданиями, где русы предстают кровожадным племенем.
– Сам знаешь, в жизни всему находится место. Твой прадед, его здесь помнят под именем Кон, по прибытии был совсем плох, но купания в воде, бурлящей, словно кипяток, излечили его. В знак благодарности он убил местного вождя-шамана, приютившего у себя странника, и занял его место. Он поставил над источником хизбу духов. Сам рыжебородый шаман не камлал, но после посещения хизбы духов, как прозвали сельвины его обитель, приходил в соответствующее состояние и мог общаться с Верхним и Нижним мирами. Позже, уже после отбытия рысов-русов, эту традицию переняли и другие шаманы.
– Постой, так имя Рысы…
– Да, такое имя стали давать девочкам, а мальчикам – Рыс, также и их потомкам.
Сельвины приняли угров на своей земле благосклонно. Их сердца покорило то, что, имея возможность взять себе по праву сильного всё что заблагорассудится, пришельцы не сделали этого. Не было ни грабежей, ни убийств, ни насилия. И это решило многие проблемы: в понимании сельвинов тот, кто становился врагом, обращался в «иного» человека, которого и умертвить следовало нечеловечески, унизив его. Например, сняв с убитых головную кожу (считалось, что только душа лишенного скальпа человека окончательно умирала). Легенда гласила, что сельвинский вождь Яптун однажды поверг вогумского шамана, вырвал у него «пахнущее рыбой, много рыбы съевшее сердце», раскромсал его на три части и съел.
За годы похода угры успели отвыкнуть от сложных обычаев своих предков. Они руководствовались простой истиной: убей, чтобы выжить. О ритуальных действиях думать было некогда. Потому никто из угрских шаманов в отряде не прожил и года: они слишком полагались на помощь духов, тогда как требовалось доверять только своим силам и подчиняться приказам Молочного горна.
Богатства сельвинов после походов по Европе угров особенно не интересовали. Только местные женщины могли бы стать предметом распрей. Однако и тут на помощь пришли традиции: сельвин, хозяин хизбы, если принимал дорогое подношение от гостя и не мог ответить равным ему по ценности, уступал на ночь свою жену.
Правда, спустя какое-то время этот обычай сошёл на нет. Угры сами начали обзаводиться спутницами: брали молодых сельвинок в жёны, оставались в хизбах вдов. А уж к своим женщинам никого не подпускали. Чекур поощрял желание воинов обзавестись семьями и, бывало, снаряжал целый струг женихов (его так и называли – свадебный), который отправлялся вверх или вниз по реке. В готовом его принять селении или городище устраивался богатырский турнир. Соревновались в прыжках через лодки, кидании камней ногами и руками, стрельбе из лука, борьбе. Если побеждал кто-то из местных, то получал в награду драгоценное оружие или утварь. Если выигрывал угр – выбирал невесту. Старейшины нечасто отказывались от подобных праздников: на Сельвуне раньше ничего подобного не случалось. Росло и число хизб в Липовом городище.
Золотая Баба, хоть и восхищала всех своим блеском и формами, долгое время никаких чудес не являла. Сельвины с тоской начали вспоминать пропавшего идола – Старика Края Гор, хотя сам каменный идол перед появлением Вальги бесследно исчез. «Как в воду канул», – говорили местные (и были недалеки от истины: угры скатили болвана с обратной стороны горы и скинули в омут). Потихоньку его почитатели сплотились вокруг ушедшего в тень шамана Цыпаты. Тот продолжал тайно проводить обряды, их центром была небольшая хизба, поставленная над источником с бурлящей, словно кипяток, водой. Перед камланием старик уединялся там на какое-то время и выходил оттуда уже вдохновлённым на общение с духами.
Чекур не препятствовал этому. Он, как и большинство из тех, кого ещё недавно называли гуннами, терпимо относился к различным вероисповеданиям. Но скоро до вождя стали доходить слухи, что Цыпата настраивает соплеменников против угров и их Золотой Богини. А вот этого спускать уже не следовало. «Давай я размозжу башку старого хрыча о камень, на котором он жертвы своему старику приносил», – такой вариант решения проблемы, предложенный Хомчей, Чекур со смехом отклонил. Следовало поступить тоньше и гораздо убедительней, а не делать из «старого хрыча» жертву. И такой момент настал.
Отправляясь к поклонникам Старика Края Гор, Чекур не взял с собой никакого оружия и позвал только Петро.
Угр и латинянин появились в кульминационный момент: Цыпата, пообщавшись с духами воды в шаманской хизбе, вошёл в круг, образованный вокруг костра сельвинами, и приступил к камланию. Его диалог со Стариком Края Гор мало походил на мольбу. В призывах шамана к божественному духу сквозила непринужденность и даже требовательность. Цыпата, кружа в танце и развевая вокруг длинную бахрому своего обрядового наряда кама, задавал вопросы божеству, а
