голо, серо. Внезапно он подумал, что надо было дождаться лета. Ночевать можно было бы прямо на траве, к тому же в лесу хотя бы ягоды были бы или орехи какие-нибудь… К вечеру он проголодался так, что живот сводило, хотелось пить, а воды как назло нигде не было — ни дождя, наверное, в марте и не должны идти дожди, когда они там идут? Ни талого снега. Ни речки, ни ручейка. Но звери же где-то пьют?
Только он не зверь и добывать себе еду в лесу не обучен.
Когда совсем стемнело, он вышел к краю леса и обнаружил небольшое поселение — не городок, скорее маленькую, тихую и тёмную деревеньку, впрочем, имелся тут и уличный фонарь, правда, довольно тусклый. Подошёл к забору — довольно невысокому частоколу старых деревянных досок, скреплённых торчащими то тут, то там заржавевшими гвоздями. За забором высились какие-то одноэтажные деревянные строения.
Как он хотел оказаться дома! Или хотя бы в доме… Вымыться. Наестся. Согреться. Там, за забором, может быть колодец. Или свалка отходов. Или поилка для скота, в конце концов! А может быть, сеновал. Тридцать первый ухватился за край забора, мигом получил с десяток заноз, однако перелезть оказалось нетрудно. Дальше он шёл по деревянным доскам, стараясь, чтобы они не слишком скрипели от его шагов: подумалось вдруг, что хозяева могут держать во дворе и собаку, возможно, даже без привязи.
Воды он напился вдоволь из деревянной бочки, а вот еды не нашёл, никакой. Стащил с верёвки сохнувшую, сырую ещё рубашку. Задумался, где можно пристроиться и хотя бы поспать до утра — становилось всё холоднее.
— Это ещё что? — визгливый, даром что мужской, голос разрезал темноту, как нож масло. Тридцать первый дёрнулся, надеясь, что этот крик к нему не относится.
— Ворьё малолетнее, а ну пшёл отсюда! — голос обрёл плоть, и из темноты выступила фигура бородатого мужчины, невысокого, но крепкого и коренастого. И в руках мужик сжимал нечто вытянутое и острое, слишком похожее на ружьё. — Нет, погоди-ка… А ну, стой! Если спёр что…
Эймери не стал дожидаться приближения хозяина или стрельбы — рванул, как перепуганный заяц, и откуда только силы взялись? Мигом перескочил через забор, и даже боль от пропоровшего ногу гвоздя не почувствовал. Он даже позже её почти что не чувствовал — только досаду из-за рваной и промокшей от крови брючины, а ещё усталость, желание свернуться в калачик и спать, спать, спать… Что он и сделал — наткнулся в лесу на ель, обломал тяжёлые крепкие ветви, постелил поверху рубашку и склубочился, не думая ни о чём.
Под утро глаза не хотели размыкаться, никак не хотели, но каркали вороны, дул пронизывающий весенний ветер, и почему-то нещадно болела голова, хотя головой он вроде бы не ударялся. Нога ныла, казалась тяжёлой и горячей, но уже не кровоточила, и он, кое-как поднявшись, заковылял дальше. Тридцать первый и сам себе на удивление казался горячим и тяжёлым, и даже есть уже не хотелось. А вот пить — очень, губы и горло пересохли.
Он пробирался вглубь леса всё медленнее и медленнее. Сознание мутилось, тянуло лечь на землю, но он понимал, что если ляжет, то уже не встанет.
И он шёл.
К жару добавился озноб, и наконец он не выдержал и присел на какое-то поваленное дерево, обхватив себя руками. «Простудился», — подумал Эймери, не зная, что делать — несмотря на хрупкую конституцию, он очень редко болел. Впрочем, лекарей поблизости всё равно нет…
Он плохо помнил, как его нашли. Трое людей, высоких, одетых в чёрное, похожие на три тени. Лица расплывались в глазах цветными пятнами.
— Отбегался, выродок, — одна из теней склонилась над ним, а потом с размаху впечатала тяжёлый чёрный сапог ему в бок. Ещё и ещё. Чья-то крепкая рука приподняла его за шиворот, поставила на подкашивающиеся ноги, а потом отвесила такой подзатыльник, что в глазах потемнело.
— Не трогай, он и так копыта вот-вот откинет, — взвизгнула другая тень, на этот раз женская. — Мальчишка нужен живым! Малья Агравис нам кишки на кулак намотает, что не уследили, а ещё придут эти… Как ты мог упустить именно его?!
— Так я его не убиваю… И он был таким тихим! Всё по стенке ходил, глаза в пол, кто ж знал, что на тихой лужайке ядовитый плющ расцвел!
— Что-то он больно дохлый, — озабоченно сказала третья тень. — Ты перестарался! А если рёбра ему поломал или ещё что похуже?!
Как и на чём его возвращали в Джаксвилль, он не запомнил. В конце концов, ему дали воды, но он чувствовал себя, собственное раскалённое ноющее нутро даже не пустыней — каменной твердью, и льющееся в изобилии прохладное питье не могло ни оживить её, ни смягчить.
* * *
Тридцать первый лежал без сознания уже несколько часов и не слышал голоса, тревожные, раздраженные и злые, не видел то и дело склоняющихся над ним людей, разводящего руками старенького лекаря с блестящей от пота лысиной и бородавкой на крючковатом носу.
— Леди и джентльмены, — старомодно обратился к собравшимся лекарь, его голос подрагивал от волнения. — Я сделал всё, что мог. Промыл и прочистил от гноя рану, обработал, но… Вероятно, заражение уже проникло в кровь. На моей памяти были случаи, когда крепкий молодой организм справлялся с подобной хворью, правда, не настолько, гхм, всеобъемлющей и стремительной, но этот ребёнок ослаблен голоданием и переохлаждением, к тому же раны, полученные заржавленным металлом, всегда лечатся тяжело, так что…
— Делайте что-нибудь! — нервно отозвался один из мужчин. — Этот ребёнок должен выжить! Делайте! Думайте! Он нужен нам живым, его дар нужен, к тому же его… Мне плевать, что вы там уже проделали, думайте, решайте, действуйте! Отрежьте ему его проклятую ногу, в конце концов!
— Это бесполезно, — сухо и холодно сказал лекарь и водрузил на покрасневшую натёртую переносицу маленькие круглые очки. — Я не буду подвергать малыша бессмысленному издевательству… и уверяю вас, что это уже не поможет. Болезнь в крови! Посмотрите сами: жар не сбивается, а эта розовая сыпь на лице и кистях, хриплое и одышливое дыхание, пожелтевшие склеры глаз… Отказывают внутренние органы. Боюсь, я уже ничего не смогу сделать. Кто отвечает за этого ребёнка? Если я правильно понимаю, он сирота? Я обязан оставить письменное свидетельство директору его воспитательного учреждения и получить его подпись…
— Директриса Агравис в отъезде в связи с похоронами отца, — отрывисто сообщил один из мужчин. — Мы не имеем возможности связаться с ней и вынуждены принимать решение…
— Если
