человѣка и, вцѣпившись въ мою руку, пронизываетъ меня горящими глазами:
— А! страшно! А вѣдь это только слова! только слова! А если… дѣло? Что… чѣмъ не поступится
буржуазное общество, чтобы избавиться отъ вѣчнаго ужаса за своихъ младенцевъ? Чѣмъ!? — скажите!
Я вырываюсь, убѣгаю и втискиваюсь въ середину между двумя гуляющими товарищами.
Но онъ уже не преслѣдуетъ меня. Онъ какъ будто провѣрялъ на мнѣ силу изобрѣтеннаго имъ ужаснаго террора и когда убѣдился, что нарисованная имъ картина мнѣ не по силамъ, отсталъ и, опустивъ голову, ходилъ уже одинъ до конца прогулки.
Я смотрѣлъ на него и думалъ:
— Что тамъ еще копошится въ этой ужасной головѣ? Какія мысли зарождаются въ его больномъ мозгу?
А на другой день онъ беретъ меня подъ руку и говоритъ:
— А какъ вы думаете: много найдется людей, которые пойдутъ на… такой терроръ… на мой терроръ?
— Ни одного! Никто не согласится! — вырываю я свою руку.
— Почему? — совершенно спокойно спрашиваетъ онъ.
— Потому что никакая свобода не стоитъ… такихъ жертвъ!
— Свобода стоитъ всякихъ жертвъ! — твердо, какъ фанатикъ, заявляетъ онъ.
Въ груди у меня что то поднимается, подступаетъ къ горлу, душитъ меня… Я не могу владѣть собой и кричу во весь голосъ:
— Не могутъ дать свободы люди… которые хладнокровно, ехидно, съ разсчетомъ… хватаютъ двумя пальцами младенца… за горло! Не могутъ! Не могутъ!.. И… человѣчество никогда не будетъ свободно, если подобной смертью умретъ, хотя одинъ младенецъ! Такіе люди не достойны свободы! Это… это не люди!
— Вы буржуй! — пренебрежительно и со злобой бросаетъ онъ мнѣ.—И всѣ вы буржуи! Очень жалѣю, что мало васъ тиранятъ!
И онъ отходитъ отъ меня и начинаетъ ходить по двору изъ конца въ конецъ.
Я чувствую себя больнымъ… На слѣдующій день я не выхожу на прогулку. Я боюсь этого ужаснаго человѣка… Я боюсь его разговоровъ; они убиваютъ меня…
И этотъ то ужасный человѣкъ, всего какихъ нибудь три года назадъ былъ земскимъ фельдшеромъ и просиживалъ ночи надъ больными, не по обязанности, а изъ человѣколюбія.
— Замѣчательно добрый человѣкъ былъ! — разсказываетъ его землякъ. — Въ особенности любилъ дѣтей, безразлично, чьи бы ни были дѣти — помѣщика или голоднаго крестьянина. Если боленъ ребенокъ, онъ не отойдетъ отъ него, до тѣхъ поръ, пока за нимъ не придутъ отъ другого больного. А въ свободное время надъ медицинскими книгами и журналами сидѣлъ. Хорошій былъ фельдшеръ, не хуже другого доктора. Всего себя отдавалъ своей профессіи, своимъ больнымъ. Самъ на черномъ хлѣбѣ съ чаемъ, бывало, сидитъ, а жалованье тратитъ на больныхъ крестьянскихъ дѣтей… Костюма не имѣлъ порядочнаго, спалъ на голой лавкѣ въ крестьянской избѣ: подложитъ подъ голову свой истрепанный сюртучишко и спитъ. Замѣчательный человѣкъ былъ…
И вотъ что сдѣлали изъ этого замѣчательно добраго человѣка!
Теперь онъ изувѣръ, не знающій никакихъ границъ въ жестокости… какъ онъ не зналъ ихъ, впрочемъ, и въ любви къ страдающему человѣчеству.
ГЛАВА XV
Я привожу здѣсь эти типы, конечно не ради ихъ выпуклости и оригинальности. Что касается фельдшера, то онъ, можетъ быть, больше боленъ, чѣмъ
оригиналенъ. Но и самая его болѣзнь свидѣтельствуетъ о томъ, что въ глубинахъ общества происходитъ нѣкій процессъ, въ результатѣ котораго получаются достаточно многочисленныя единицы съ своей особой психологіей, весьма. близко подходящей къ психологіи профессіональныхъ воровъ и грабителей.
Какъ въ томъ, такъ и въ другомъ случаѣ мы имѣемъ въ сущности одно явленіе: мысль, освобожденная отъ оковъ общепринятой морали и презирающая эту мораль, всецѣло направляется въ сторону, изобрѣтенія путей и средствъ къ нанесенію вреда буржуазному обществу, буржуазному строю.
Разница между одними и другими только та, что профессіональные воры ставятъ на первое мѣсто добываніе средствъ къ жизни, а экспропріаторы, приведеннаго нами типа, на первомъ мѣстѣ ставятъ терроризированіе буржуазнаго общества. Но эта разница въ значительной степени стирается, съ одной стороны тѣмъ, что профессіональные воры стараются культивировать въ своей средѣ политическое самосознаніе, ставящее вора въ позицію сознательнаго врага существующаго строя, — а съ другой тѣмъ, что указанный нами типъ экспропріатора и террориста не гнушается экспропріаціей, какъ средствомъ прокормленія.
Иначе говоря, съ одной стороны воры пытаются выступить, какъ политическая группа, сплоченная единствомъ профессіональныхъ цѣлей и интересовъ, а съ другой къ нимъ навстрѣчу идутъ дѣйствительно политическія группы, вводящія въ кругъ своихъ средствъ воровство и грабежъ.
Констатируя этотъ фактъ, профессіональные воры и говорятъ экспропріаторамъ:
— Мы съ вами на одной линіи… Мы такіе же экспропріаторы, какъ и вы.
А часть воровъ, какъ мы видѣли выше, идетъ въ своихъ претензіяхъ и дальше.
— Мы такіе же анархисты, какъ и прочіе.
Но въ дѣйствительности это, конечно, не такъ. Какъ ни стирай границу между тѣми и другими, все же воръ всегда останется воромъ по преимуществу; его профессіоннальные интересы всегда будутъ главенствовать надъ политическими теченіями, и послѣдніе всегда будутъ приноситься въ жертву первымъ.
Воръ, конечно, всегда будетъ и останется врагомъ буржуазнаго общества, но эта вражда въ своихъ проявленіяхъ имѣетъ свои особенности; она всегда подчиняется и будетъ подчиняться чисто профессіональнымъ задачамъ и интересамъ каждой данной минуты. Это больше паразитизмъ, чѣмъ вражда.
Это мы и видимъ въ дѣйствительности. Не смотря на довольно чувствительные порывы въ сторону политики и анархизма по преимуществу, воровскія корпораціи все же остаются рѣзко обособленными отъ остальныхъ даже и экспропріаторскихъ группъ.
И эта обособленность прежде всего сказывается въ фактическомъ консерватизмѣ воровъ. Оставаясь на позиціи профессіональныхъ враговъ буржуазнаго общества, они въ то же время въ политикѣ, въ большинствѣ случаевъ, остаются скорѣе приверженцами абсолютизма, чѣмъ конституціонализма.
Послѣдній въ воровской средѣ далеко не встрѣчаетъ тѣхъ симпатій, какими онъ пользуется въ обывательскихъ массахъ соотвѣтствующаго уровня развитія.
Да и вообще къ парламентаризму воры относятся скорѣе враждебно, чѣмъ сочувственно. Самый умѣренный въ этомъ отношеніи воръ говоритъ:
.— Это не для насъ!
А воръ съ болѣе развитымъ профессіональнымъ чувствомъ заявляетъ:
— Парламентаризмъ не за насъ, а противъ насъ. А поэтому и мы противъ него.
Наши россійскіе воры, конечно, не составляютъ тутъ исключенія. Поскольку историческіе документы упоминаютъ о ворахъ, они вездѣ во время революціи были скорѣе противъ парламентаризма, чѣмъ за него.
Явленіе само по себѣ заслуживающее вниманія, и однимъ невѣжествомъ воровской корпораціи его едва ли можно объяснять. Лично мы думаемъ, что если брать всю массу воровъ, то тутъ дѣйствуетъ профессіональный инстинктъ, говорящій этой массѣ, что конституція и парламентаризмъ ляжетъ на нее несравненно большей тяжестью, чѣмъ абсолютизмъ. Иначе говоря, воровская масса инстинктомъ чувствуетъ, что буржуа-правители лучше сумѣютъ охранять неприкосновенность своей собственности, чѣмъ это дѣлаютъ правители-чиновники.
А отдѣльныя личности изъ тѣхъ же воровъ прямо
